Хроники забытых сновидений

– Нет. Врешь. Не чудо. Чудо-юдо. Чудовище. Вот я тебе расскажу про убийцу. Будешь слушать? Ну вот. Мы с Витькой поехали в лес. Грибы собирать. Витька мой друг. Недавно. В конце августа. Помнишь, какой был август тихий? Нежняк. Так моя девушка говорит. Нежняк. Рано-рано утром. Ну вот, ходим, молчим, разошлись в стороны, то видим друг друга, то нет, перекликаемся иногда. Я кричу: «Вить!» Он: «Я!» Грибов не так чтобы много, но есть. Подосиновики. Опята, конечно. Я думаю: насолю на зиму. Девушка моя не по этой части, я сам. Лес тихий, дышит. Я стою, не двигаюсь, думаю, так и раствориться можно. И вдруг грохот. Выстрел. Я аж присел: что, где? Кричу: «Витька! Витька!» Не откликается. Думаю: так, спокойно, с какой стороны грохнуло? Да Бог его разберет. В одну сторону бегу, в другую шарахаюсь, заплутал, кричу: «Витька, Витька!» Вышел в конце концов на просеку. Куда, думаю, идти? Налево посмотрел. Направо посмотрел. И увидел – стоит вдалеке человек с ружьем. В камуфляже. Патронташ на поясе. Охотник. Стоит и стоит. Не двигается. Я иду к нему со своей корзиной. Он смотрит на меня. Я думаю: выстрелит. Но иду. Витьку вижу. Лежит неподвижно. И человек этот с ружьем над ним. Вроде как сторожит. И тихо-тихо в лесу. Листья под ногами шур-шур. Свет слабый. Нежняк. Я иду, а охотник на меня смотрит. Лицо бледное, мокрое. Ружье в правой руке. Я не знаю, выстрелит или нет. Шагаю ровно, боюсь, что если рвану, то ахнет в меня. Подступил я совсем близко, ничего ему не сказал, не посмотрел, как будто и не знаю, что он здесь. Витька лежал на боку, лоб пробит, кровь натекла. Я опустился на колени, потрогал шею, вот здесь, вдруг пульс; нет, ничего, утекла жизнь. Я посмотрел на охотника. Взгляды наши встретились. Он уронил ружье и заплакал. Плачет, лепечет: «Я не нарочно, я не нарочно, я в зайца». Поднял его ружье. «Патроны, – говорю, – давай». Он: «Что?» – «Патроны». Он понял, заторопился, патронташ отстегнул и на землю уронил. Стоит смотрит. Я взял два патрона, ружье. Зарядил спокойно и выстрелил. В упор. И тут же охотник исчез. Пф. Как не было. А Витька мой приподнялся на локте и посмотрел ошалело. «Саш, – говорит, – это чего?» – «Что?» – «Ружье у тебя». – «А черт его знает. Валялось тут рядом с тобой». – «А чего оно тут валялось? А я чего тут?» Он потрогал лоб (целый). Я ему говорю: «У тебя руки в крови». Он удивился: «Точно. Я что, ранен?» – «Вставай, посмотрим. Кажется, нет. Но сознание точно потерял». Я спрашиваю: «Что ты последнее помнишь?» – «Выстрел». – «Ну вот оно, ружье». – «А кто же стрелял?» – «Не знаю». Кровь мы стерли кое-как, я футболку снял из-под рубашки, ею и стерли. И потопали к платформе. Ружье, конечно, захватили. Ну чтоб узнать насчет хозяина. Нам это не сложно, мы же милиция. Вот так вот оно все было, хочешь верь, а хочешь нет.

Поп молчал. Поезд замедлил ход и пошел тише.

– И что, узнали, кто был охотник?

– Завьялов Михаил Алексеевич. 1963 года рождения. Программист. Живет с матерью. Не женат. Мать его родила поздно, ей уже за семьдесят, надеется, что он вернется. Я к ней заезжаю иногда. Кран вот недавно сменил. Она говорит: спасибо, спасибо, сынок, добрая душа. Мне ее жалко.

– Ты знал, когда стрелял, что друг твой воскреснет?

– Предполагал. Надеялся.

– И на чем же твоя надежда держалась?

– Был еще случай. В детстве.

Проезжали переезд. За шлагбаумом стоял грузовик. Одна фара у него светила теплым желтым светом, а другая холодным белым.

– И что же это все значит? – спросил поп.

– Ну ты даешь, отец. Это я тебя хотел спросить: что же это все значит.

– Я не знаю.

– И что, никаких предположений?

– Нет.

– Никогда ни о чем подобном не слыхал?

– Никогда прежде.

– Ну да. Понятно. Я-то думал.

Саша замолчал. Он обиделся на попа, который совершенно равнодушно (так чудилось Саше) воспринял его историю.

– Ты мне не поверил, – догадался Саша.

– Поверил.

– Но не удивился.

– Меня все удивляет. Вот поезд наш идет. Удивительно. Ночь. Мы с тобой. Удивительно.

– Ну я-то поудивительнее тебя буду.

– Чем же?

– Ты если убийцу убьешь, то он ведь никуда не исчезнет, так и останется лежать мертвым. Да?

– Наверняка.

– А те, кого этот убийца убивал, они ведь не воскреснут. Так?

– Несомненно.

– Ну вот. А я могу. Знаешь, почему? Потому, что я был мертвым. То есть не совсем мертвым и не совсем живым. Между. Мать меня вымолила у Бога. Или кто там заправляет. Я между тем миром и этим. Мне дано.

– Это искушение, – помолчав, решил поп.

– Ну так я и думал, – разочарованно сказал Саша.

– А что же ты хотел от меня услышать? На что надеялся? Думал, скажу: давай, сын мой, убивай?

– Давай, сын мой, воскрешай.

– Это не твое дело, воскрешать.

– Мое. Раз такой дар.

– А ты не задумывался, что убийца тоже может быть спасен? А ты его спасения лишаешь, отправляешь в небытие, в ничто.

– Думаешь, он весь исчезает, не только тело с одёжей, но и душа?

– Не знаю.

– А говоришь. Ни хрена не знаешь.

– Не знаю. Но понимаю, что дар твой от лукавого. И ты это тоже понимаешь. Иначе не стал бы мне рассказывать. Рассказать – поделиться, разделить ношу. А ноша твоя тяжела.