Хроники железных драконов

— Ну, может, теперь, когда у тебя было время обдумать, ты могла бы… в общем, ты знаешь.

Джейн вздохнула, но глаз не подняла.

— Уходи, Билли.

Он еще подождал немного, печально бренча в кармане монетами. И наконец ушел.

Путем многоступенчатой цепи превращений раман постепенно принимал форму существа, наиболее тесно связанного с частицами растворенных нитей. Джейн замерла в ожидании, пока дух претерпевал медленные последовательные изменения, обретая все более знакомые черты. Наконец миниатюрный Пак плотоядно зыркнул в ее пучеглазые очки, облизнул губы и ухватил себя за промежность. Наивно ожидать утонченности от столь примитивного существа.

Теперь, когда дошло до дела, Джейн обнаружила, что боится. Лазер был приспособлен так, чтобы обеспечивать проводящий луч. Она сунула в него микрофон. Нервно прокашлялась. Прошло много времени с тех пор, как она последний раз пользовалась истинным именем Задиры.

— Тетигистус! — выкрикнула она.

Дух подпрыгнул, словно его огрели бичом по спине. С громким треском лопнула импульсная лампа. От розетки завоняло горелым пластиком. Джейн с криком упала на спину, когда лазер закоротило, и вскинула руку, чтобы защитить глаза.

Но дело было сделано. На сетчатке под закрытыми веками ярко и четко сияло остаточное изображение триединого Задиры-Питера-Пака. Глаза их были прозрачны, а кожа цвета слоновой кости. Они лежали, завернутые в белое полотно, с одинаковым выражением собранности и уверенности на безупречных лицах.

Все они были мертвы.

Итак, это оказалось правдой. Задира, Питер и Пак — одно.

Было поздно, и скоростные лифты закрылись на ночь. Джейн сорок пять минут тащилась до дому в местной стоячей кабине. Всю дорогу она не столько думала, сколько переживала. Она надеялась, что, когда наконец так или иначе выяснит правду относительно Пака, это освободит ее. Только теперь, когда он стал для нее запретен, до Джейн дошло, как она безумно хочет его.

Смертельно усталая, она добралась до своей комнаты. День получился длинный, и единственное, чего она хотела, — это завалиться спать.

Через стекло фрамуги и из-под двери сочился свет. Изнутри слышались голоса. Значит, Мартышка вернулась. И у нее был приятель.

«А, — подумала Джейн, — мне уже не сделаешь больно. Хоть ударьте кирпичом по лицу, все равно я ничего не почувствую».

Она открыла дверь.

Над ее кроватью высилась неуклюжая фигура с красными глазами и соломой вместо волос. Он поднял взгляд и спросил с мерзкой ухмылочкой:

— Как жисть, Сорри?

Это был Крысякис.

Глава 15

Зима тянулась невыносимо долго. Отцы Города объявили третий декабрь, так что Черный декабрь перешел в декабрь Ледяной, и всех преследовало ощущение, что не за горами четвертый. Тем временем стояла Волчья Луна, и Богиня приняла свою самую враждебную ипостась. Казалось, что Десятина никогда не наступит.

Как-то спустя неделю после появления Крысякиса Джейн отправилась вместе с ним и Мартышкой поглазеть на витрины магазинов. Настороженно и неохотно она плелась за сладкой парочкой через фешенебельные залы «Гладсхейма», «Карбонека» и элегантных заведений типа «Ярмарки Рога», «Фаты Падурии» и «Малефициума», где Джейн и выглядела и чувствовала себя безнадежно неуместно. Алчный глаз Мартышки привлекла какая-то яркая безделушка, а Крысякис с довольной ухмылкой на пухлых губах встал позади, поигрывая ключами в кармане.

— Ой, смотри, — восхитилась его подружка, — не правда ли, прелесть?

— Да, — отозвался Крысякис, пристально глядя на Джейн. — Не правда ли?

Вечер они завершили в «Пещере». Там устроили ночь открытого микрофона, и несостоявшиеся барды и непризнанные менестрели со всей округи набились сюда с уймой плохих стихов. Они сидели за столиками, сделанными из катушек от телефонных кабелей, потягивали эспрессо и ждали своей очереди. Первокурсники в джинсах и черных водолазках разносили полные чашки и убирали пустые.

— Ах эти перчатки! Перчатки из кожи фавна! — восторгалась Мартышка. — С этого момента я делаю все покупки только в «La jettatura»[7]. — Она протянула руку и кончиком пальца провела по подбородку Крысякиса, мурлыча: — Представь, какие они… мяхххкие на ощупь.

На крошечной сцене поэт, судя по его виду целыми днями валявшийся на сеновале, декламировал:

И леди боле не лежала,Свернувшись у него под боком,Но высилась пред ним во славе…

Крысякис закатил глаза. Затем, возвращаясь к прерванному ранее потоку красноречия, произнес:

— Весь секс сводится к власти. Господство и подчинение, вот в чем его суть, в двух словах.

— Но у нас все по-другому, — вставила Мартышка. — Правда, милый?

Он снисходительно погладил ее по руке.

— Кто-то должен брать, а кто-то отдавать. Мужчина от природы агрессор. Женщина пассивна, ее роль — сохранять. Любовь как акт неизбежно оказывается столкновением жесткого и мягкого, овладением и уступкой, войной в миниатюре. Все остальное — ухаживание, разрыв, примирение — всего лишь усовершенствование и сублимация исходных сил.