Хрустальный ключ, или Жили-были мы

Претендент, высокий худой мастер, поклонившись, выступил вперёд с образцом – двумя камнями, скреплёнными известью. За ним подмастерья выкатили макеты Кремля и собора в форме равноконечного креста с четырьмя колокольнями по углам. Посольство осмотрело макет, вполголоса о чём-то меж собой переговорило. Фёдор Андреевич разрешающе махнул рукой. Скреплённые известью камни положили на наковальню. И сама наковальня, и пол вокруг неё усыпаны были крошевом камней. Подошёл Ерофей с кувалдой – той самой, что вместе с мальчиками забирал у скульптора на площади. Размахнувшись, ударил по камням. Камни разлетелись на куски. Посольство встало с мест. Осколки щупали, нюхали, перетирали в пальцах. Слышались голоса: «Неклеевита», «Нет нутряной напруги».

Фёдор Андреевич дал знак. Укатили макеты, убрали чертежи. Проигравший Браманте поклонился и печально поплёлся к выходу.

Дьяк выкрикнул имя следующего претендента, графа Мовэ.

Растолкав толпу, у помоста появился граф. Изящно поклонился посольству, подпрыгнул, повернулся на пятке и выкатил макет Кремля, похожий на такой, каким мы его знаем – зубчатая стена и круглые башни на каждом её изломе. Только башни заканчивались не острыми шпилями, а плоскими крышами, напоминающими шахматные ладьи.

В это время у входа в залу случился некрасивый беспорядок. Какой-то немолодой итальянец с пегой бородой, весь в слезах, указывал на макет, что-то говорил и пытался ворваться в зал вслед за графом Мовэ. Но офицер и стражники – те самые, что арестовывали мальчиков, – схватили и вытолкали бородатого дебошира наружу.

Граф торжественно достал из сумки камни, скреплённые известью, – те, что дед Данила передал ребятам. Ещё раз поклонился.

– И пусть мне вечным памятником будет построенный в столице вашей храм! – продекламировал он со страстью, вскинув вверх руку с камнями. – Необыкновенным умением и старанием добыты были сеи pietre[65], скреплённые не только наикрепчайшей известью, но спаянные крепкою верой, любовью моей к Руси и государю нашему батюшке, надёже и опоре, долгих ему лет… – Со всеми этими перелётами граф совершенно забыл, кто правил в это время на Руси: – …великому князю, светочу земли русской, непобедимому и легендарному отцу народа… – продолжал он в некоторой панике.

Выручил Ерофей, которому надоело слушать графскую болтовню. Он взял у него из рук камни, положил на наковальню, замахнулся и ударил.

Камни остались невредимы. По залу пошёл ропот. Ерофей ударил сильнее. Не откололось ни единой крошки. Ерофей ударил в третий раз. Камни лежали на наковальне целы-целёхоньки.

В зале зааплодировали. Фёдор Андреевич поднялся с места, объявил, указывая на графа:

– Вославися героя с побеждением! Сие есть зодчий и на храм Успенский, и на Кремль московский.

– Sono felice… счастлив есмь, – смущённо бормотал граф, утирая слёзы и раскланиваясь.

По знаку посла дьяк принёс заготовленный указ о подряде на строительство Кремля и собора и увесистый мешок золота.

Но тут с улицы донеслись громкие крики. Толпа обернулась. В небе пронеслось что-то бесформенное, лохматое, пошло на снижение и резко свернуло в последнюю арку. В зал влетели Тёма и Стёпка, цепляясь за окончательно расползающиеся останки параплана.

– Держите его! – кричал Тёма, указывая на графа. – Он всё украл, и камни, и макет, и чертежи!

– И башню наклонил, Пизанскую! – вторил Стёпка.

А Тёма прибавил на всякий случай, как ему казалось, страшное итальянское ругательство:

– Папарацци[66]!

Они шлёпнулись на пол. Вслед за ними опустились на мрамор куски меха и ткани.

Всё замерло. Не растерялся только граф. Он подскочил к дьяку, выхватил у него мешок золота. Захохотал. Заскользив по мраморному полу, подлетел к Фёдору Андреевичу, щёлкнул его по животу. Поскакал вдоль посольских, показывая им нос, а мальчикам – фигу. Выдернул из сумки часы, разбежался, с криком «Прощайте, старые дураки!» подпрыгнул, на лету переводя стрелки. Но часы не засветились, музыка не заиграла, и вместо ожидаемого полёта граф, как жаба, шлёпнулся на пол, лязгнув зубами. Он ещё раз разбежался, подпрыгнул и опять упал, выронив золото.

Общее оцепенение прошло. К графу бросились охранники, Ерофей и дьяк. Граф схватил из угла круглую мраморную вазу, натужно размахнулся и метнул в мальчиков, преграждавших ему дорогу. Неизвестно, что было бы, если б Ерофей не подпрыгнул и сильным ударом ноги не отправил вазу, как футбольный мяч, обратно. Не успев увернуться, граф упал. Из кармана с громким стрекотом выскочил членистоногий.

На графа набросились и скрутили. Тёма и Стёпка подбежали к Ерофею, который прыгал на одной ноге, морщась от боли. Поблагодарили за спасение.

– Класс! – сказал Тёма уважительно. – Вы, случайно, не Белосельский-Белозерский?

Ерофей удивленно ответил, что почти. Они – Белосельские, а Белозерские – по другую сторону Белоозера.

Тёма собирался сказать, что знает его пра-пра-пра-правнука, и, кстати, пра-пра-правнучку тоже, но не мог сосчитать, сколько раз в каждом случае требуется сказать «пра», и промолчал.

Итальянский стражник закричал, указывая куда-то в угол: