Хрустальный шар (сборник)

– Однако существует мелкое, хотя занимательное «но». Юри, Тарстон или Вринг – это выдающиеся специалисты. Несомненно. Очень талантливые. Никто им в этом не откажет. Они говорят, что синтез невозможен. Ну да. Но разве Гейзенберг, один из величайших физиков XX века, не заявил своим ассистентам во время последней войны, что массовый синтез плутона невозможен? А инженеры, которые в XIX веке посчитали, что невозможно будет построить летающую машину тяжелее воздуха, не были ли это известные специалисты? Самое плохое в науке – это слишком большая уверенность в себе, пусть даже основанная на самом фундаментальном знании; такая уверенность очень легко перерождается в догматизм. Прекрасно. Однако следует ли из этого, что синтез стеллара возможен? Ничуть. Существуют ли неразрешимые задачи? Несомненно, существуют. И что теперь делать?

Топольный молчал, неподвижно глядя на оживленно ораторствующего Селло.

– Я не слепой. Вижу, как вы работаете. У вас есть очень ценная черта: страсть. Только стоит ли использовать ее в решении этой проблемы? Наилучший ныряльщик не достигнет дна там, где его вообще нет. Следовательно, достигнете ли вы дна? Разве не жаль усилий? Утверждение Тарстона и Вринга получило молчаливое одобрение всей американской комиссии по атомной энергии, а там есть такие люди, как Бете, как Ферми, как Моррисон. Да, в этом случае дело выглядит плохо, еще хуже, чем пятьдесят лет назад, когда лорд Резерфорд сказал, что освобождение атомной энергии в течение ближайших веков невозможно. Ну а мое мнение? Мое мнение звучит так: я не знаю, возможен ли синтез стеллара. Не знаю, невозможен ли. Я ничего не знаю. Я удовлетворил ваше любопытство?

Профессор удивился, ибо Топольный слегка усмехнулся, но с таким восторгом, словно тут же перед глазами у него возникла какая-то необыкновенно прекрасная вещь.

– Полно, что же вас так забавляет?

Топольный вздрогнул, словно очнувшись от задумчивости, и стал серьезным.

– Я думал о том, что бы сделал, если бы мне кто-то тут, сейчас предложил решение проблемы – полностью готовый рецепт синтеза стеллара…

– И что придумал?

– Ничего необычного, – ответил Топольный и, как бы извиняясь, усмехнулся. – Не принял бы. Не хотел бы такого решения. Вы мне верите?

– Верю ли я тебе? – взорвался Селло, вставая с кресла. – Верю ли я тебе?! Иди уже, иди к своим атомам, погрузись в них и утони. Я проклинаю тебя, и приговариваю к вечным поискам и преследованиям, к сомнениям и незаканчивающимся размышлениям, и желаю тебе, чтобы на этом пути ты падал, набивал себе шишки и постоянно вставал, и прежде всего, чтобы ты в науке находил как можно больше проблем, принятых за неразрешимые… и как можно меньше в жизни.

Увлеченность Топольного стелларом, в этом были согласны все, приобретала более острую форму, чем все предыдущие. Особенно страдали от него ближайшие коллеги и приятели, а также множество известных ученых-физиков. Ректор Анджеевич рассказывал, как Топольный появился у него дома поздним вечером и, желая задать какой-то вопрос, преодолел общее сопротивление всей семьи, ворвался в ванную комнату, в которой ректор как раз мылся, и втянул его в двухчасовой разговор, во время которого оба рисовали схемы пальцем на запотевшем от пара зеркале. Доцент Шилиньский публично жаловался, что Топольный пришел на его лекцию по физике о быстрых электронах, увел всю дискуссию от излагавшейся темы и направил ее на проблему несчастного стеллара. Наконец, библиотекарь института начал вздрагивать при одном виде молодого человека, который всегда прибегал рысью с бездонным портфелем, чтобы унести в нем десятки необходимых ему книг. Возвращал он их исчерканными на полях иероглифическими пометками. Библиотекарь стирал каракули ластиком и клялся, что не даст больше ни одной книги неряшливому читателю, но, в конце концов, уступал его настойчивым просьбам.

Разумеется, все планы занятий, графики и распределение часов давно были заброшены в угол. Топольный или до поздней ночи просиживал в своей комнате, исписывая ворох бумаг и сжимая в зубах карандаши, погрызенными остатками которых постепенно заполнялась корзина, или же выскакивал из квартиры в криво застегнутом плаще, чтобы часами бродить по аллеям парка. Во время такой прогулки он иногда присаживался на корточки и обломком сухой веточки чертил схемы на снегу.

Регулярно, раз в несколько дней, он появлялся у кого-нибудь из коллег, чаще у Чвартека, чтобы в форме лекции, читаемой чаще всего между первым и третьим часами ночи, представить результаты своих одиноких размышлений. Приятели, конечно, не покидали его в беде. Они усердно принимались за дело и в пух и прах разбивали каждую новую идею. Особенно преуспевал в этом логически мыслящий эрудит Чвартек, который с достойным уважения терпением повторял ему, что синтез стеллара невозможен.

– Почему? – спрашивал Топольный, который сотни, если не тысячи, раз сам задавал себе этот вопрос.