Хвала отчаянию

Бродяжничество долгое мое!К концу подходит летняя жара.Пшеница сжата, сметано стожьеи в рост пошли по новой клевера.Благословенны воздух и простор!Орляк уже не ранит стертых ног;рокочет обезъягодевший бор,и вечером всё чаще холодок.Я никогда не ускоряю шаг,не забредаю дважды никуда;мне всё одно – ребенок и батрак,кустарник, и булыжник, и звезда.1927

Последняя улица

Эта улица, где громыхает трамвайпо булыжнику, словно плетется спросонокпрочь из города, мимо столбов и собак,мимо хода в ломбард, мимо двери в кабак,мимо пыльных акаций и жалких лавчонок.Мимо рынка и мимо солдатских казарм,прочь, туда, где кончаются камни бордюра,далеко за последний квартал, за пустырь,где прибой катафалков, раздавшийся вширь,гроб за гробом несет тяжело и понуро.И в конце, на последнем участке пути,вдруг сужается, чтобы застыть утомленноу ворот, за которыми годы легки,где надгробия и восковые венки

принимают прибывших в единое лоно.1928

Условный знак

Проселком не спеша бреду.Гадючий свист на пустыре.Поди-ка утаи нужду,дыра в одежке на дыре.Так от дверей и до дверейбреду с утра и до утраи только горстку сухарейпрошу у каждого двора.А кто не даст ни крошки мне,того нисколько не браню,рисую домик на стене,

а сверху дома – пятерню.Здесь не хотели мне помочь —смотрите, вот моя рука.Заметят этот знак и в ночьсюда подпустят огонька.1927

«Если хочет богадельщик…»

Если хочет богадельщикнаскрести на выпивон,то, стащивши из кладовкиинструменты и веревки,на пустырь выходит он.Там, где падаль зарывают,можно выкопать крота.

Воронье орет нещаднои, хотя уже прохладно,голубеет высота.Богадельщик в землю тычетто лопатой, то кайлой,он владельца шкурки гладкойзашибает рукояткой,чтобы сразу дух долой.Опекун скандалить станет —нализались, подлецы!С кротолова взятки гладки,лишь винцо шибает в пяткихмелем затхлой кислецы.1927

Ужин