Хватит убивать кошек!

Вот еще один пример. Автор подчеркивает, что трансформация одного общественного строя в другой начинается с изменения представлений о собственности. Так было при переходе от античности к феодализму, когда новые представления о собственности зародились еще в эпоху домината, так было и позднее, при переходе от феодализма к капитализму (с.752). Вполне возможно, что автор прав, но сам себе он при этом, безусловно, противоречит: ведь отношения собственности, по его словам, — это отражение в сознании хозяйственного механизма. Если же зарождение новых представлений о собственности предшествует зарождению нового хозяйственного механизма, то, возможно, решение проблемы феодализма лежит не в плоскости социально-экономической истории, а в плоскости истории ментальностей, а отношения собственности надо анализировать прежде всего в контексте меняющихся идей, а не экономических отношений, и потом уже показывать их влияние на хозяйство.

Подобным путем более тридцати лет назад пошел А. Я. Гуревич[305]. Попытка написать глобальную историю на основе «внутренней психологической связи» социальных явлений дала замечательные результаты, но, как известно, также вызвала разочарование. Сегодня Филиппов не решается вступить на этот путь. Он не пытается связать социально-экономическую историю с глобальной историей на базе истории ментальностей, но не может вполне опереться и на традиционную марксистскую логику построения глобальной истории на базе истории социально-экономической.

Итак, марксистская история — в обломках. Появление высококлассного исследования Филиппова ясно показывает, что внутренние связи той относительно целостной конструкции, которой являлся марксизм, распались и отказываются ожить даже под пером лучших марксистских историков. Книга показывает и то, что, несмотря на определенное внутреннее сродство марксизма и школы «Анналов», их соединение в рамках глобальной истории остается механическим. Сосуществование Блока и Маркса под переплетом «Средиземноморской Франции» не привело к плодотворному диалогу: каждый остался царить в отведенных ему главах… И хорошо, потому что сопоставленные между собой выводы этих глав ослабляют друг друга. Так, в четвертой главе автор объясняет сравнительное благополучие южнофранцузских крестьян природными условиями Средиземноморья (с. 357), но нужно-то ему, чтобы это благополучие было свойством феодализма.

Я согласен с Филипповым в том, что сегодняшнее состояние историографии неудовлетворительно. Но, чтобы идти дальше, недостаточно все выше подымать планку трудовых затрат. Необходим прежде всего критический анализ тех интеллектуальных тупиков, в которые зашла блистательная глобальная история 1960-х гг., и, возможно, переосмысление места и задач истории в обществе.

17. От социальных наук к свободным искусствам

1

Мишель Фуко однажды заметил, что со времен Гегеля едва ли не каждый философ склонен считать свое время переломным[306]. Возможно, поколение, пережившее падение коммунизма, имеет для этого больше оснований, чем многие другие. Правда, падение коммунизма затянулось на несколько десятилетий, начиная с волны разочарования, поднятой в 1956 г. секретным докладом Хрущева и подавлением Венгерской революции, и кончая августовским путчем 1991 г. Поэтому оно явилось разделенным опытом нескольких поколений. Однако до распада СССР коммунизм оставался, как бы к нему не относиться, одним из структурообразующих факторов мира, в котором слишком многое самоопределялось по отношению к нему и не было готово к его исчезновению. В 1991 г. точка, структурирующая мир, перестала существовать, и это стало эпохальным разрывом.

Зато в отличие от предшествующих у нашего поколения после падения коммунизма не осталось проекта будущего: демократия, которая была желанным — хотя, казалось, невозможным — будущим, неожиданно стала настоящим, и иного будущего у нас нет. Что касается прошлого, то мы постарались забыть о нем, как если бы мы всегда жили в пространстве демократии — если не физически, то интеллектуально.

Демократическое настоящее охватывает нас со всех сторон, но в отличие от будущего оно не кажется — и не может казаться — совершенным. Оно казалось совершенным (скептики говорили: наименее несовершенным), пока держалось оппозицией с коммунизмом. Коммунизм был устремлен в будущее и увлекал за собой демократию, которая, напротив, свои главные силы черпала в настоящем: она сильна тем, что воплощена в жизнь. Падение коммунизма лишило демократию статуса воплощенного в жизнь проекта будущего, одновременно идеального и реального, и ее краски поблекли. Это характерно не только для России, но и для всего мира. Демократия в этом не виновата, но она не может с этим не считаться.