И опять лапы. Опять хвост, толстые бока, длинная морда и глаза по бокам. Я концентрировалась на том, чтобы не ощущать тошноту. Дышала размеренно, как больной, терпящий боль на операции без наркоза. Лишь бы не сорваться, лишь бы не сорваться… Удивительно, но во второй раз стать ящером удалось проще, быстрее. Процессу уже не так сильно препятствовал мозг.
«С каждым разом ты допускаешь больше. Проще. Быстрее», – мыслеформы Греры обнадеживали. Только сколько еще таких «раз» будет? Не превратится ли моя голова после в амебное желе, с равнодушием взирающее на
«Не превратится», – подслушивать мысли было нечестно, но мне вдруг показалось, что в Грере мелькнуло чувство юмора.
Вдруг все то, что происходит со мной, впечатается мне в мозг и будет приходить после в виде ночных кошмаров? Вдруг это изменит меня навсегда?
«Не впечатается. Не изменит».
Если она врала, то делала это очень достоверно. Я выбирала думать, что звучит правда.
Ящер был неповоротливым – мне так казалось поначалу. Но чем больше я успокаивалась, тем больше удивительного замечала. Его шкура была практически стальной, хотя имела органическую структуру, в его мозге одинаково интенсивно работали оба полушария, информация, поступающая через глаза, обрабатывалась мгновенно. Лапы не просто чувствовали камни – они их анализировали: структуру, геоплотность, составляющие химическую основу материалы. Эта форма Греры не просто сканировала поверхность и температуру, но «видела» пласты почвы, находящиеся под камнями. Ощущала глину, вкрапления кальция, каждую из полусгнивших водорослей – это открытие меня шокировало. Когда перестал выворачивать наизнанку страх, я осознала, что, будучи в ее шкуре, я различаю слухом каждый из потоков ветра, могу мысленно разложить их на «нотные» составляющие. Мир вдруг стал местом, определяемым сенсорами как «безопасный», – собственно, в ней было встроено столько защитных «секретов», что опасностью мало что являлось в принципе.
А еще у нее была железная нервная система. У нее или у этого ящера – я запуталась в формах. Крокодил, которым я была сейчас, не имел сомнений. Ни единого толчка беспокойства или тревоги, он держал под контролем все, что нужно, и опять подумалось, что Греры и Комиссионеры, как идеальные враги, чем-то похожи. Ни у тех, ни у других нет лишних эмоций.
Продолжая держать внимание на чужом внутреннем штиле, словно уцепившись за стальную решетку нервных волокон, по которым не проходили (в отличие от моих) импульсы стресса, я сумела добраться до воды.
А дальше было плохо.
Ящер погрузился в ледяное озеро, и мне захотелось вырваться. Срочно вывернуться обратно в человека.
«Не смей».
Проблема была в том, что я ощущала холод. Он морозил не меня – чужое тело, но казалось, плавающие льдинки царапают и заставляют неметь именно мои конечности.
«Пожалуйста, только быстро, – молилась я. – И только не погружайся». Страшнее всего мне было от мысли, что Грера сейчас нырнет, что в моих легких закончится воздух.
«Когда ты во мне, дышать тебе не нужно».
Да, расскажи это легким, сделавшим миллионы вдохов до того, намертво привыкшим их совершать.
И она (сука, я в этот момент ее прокляла) все-таки нырнула. Проплыв несколько метров от берега, скрылась под водой с головой.
Я мысленно заверещала.
«Нельзя, – проникал в сознание ее инородный голос. – Если вывернешься сейчас, мгновенно получишь переохлаждение». Я все понимала, все понимала, но!
Свернувшись внутри чужой шкуры в камень, я зажмурилась и перестала дышать.
«Глаза. Открой».
Чтоб ее черти… Глаза пришлось открыть.
Перед выпуклыми хрусталиками крокодила проплывала темная подводная муть. Меня тошнило.
А после был берег. Тогда, когда я потеряла надежду на возвращение, когда мне начало казаться, что мою грудь порвет от жжения и нехватки кислорода.
«Мы управились быстрее. Первая динамическая мутация пройдена».
Солнце еще стояло над горизонтом, почти не начало темнеть. Я распласталась на камнях, ощущая, как ходят ходуном даже в расслабленном состоянии от перенапряжения руки, бедра и колени.
«Требуется еда и вода».
«Домой», – меня хватило только на одно слово. И пока я не наемся, а после не высплюсь на теплой постели, в хибару ни за какие фанатичные идеи и «морковки» не вернусь.
Глава 8
Ему было тяжело уходить. Одно дело, когда в отпуск собираешься сам, предвкушаешь отдых, выбираешь направление. Другое, когда тебя в него отправляют пинком. И почему-то липло к душе, как сажа, беспокойство – не оттереть, не отскрести. Мака терзала печаль, вставали перед глазами неприятные картины. Виделось, что, когда они покинут это место, Уровни накроет черная ржавчина, проделает дыры в домах, в корпусах машин, покроет траву. И не о машинах он пекся, но о некой привычной стабильности, которая разрушится и которую придется долго восстанавливать. Это точило. И еще собственное бессилие.
– Ты упаковала аптечку?
Лайза собиралась хмурая, непривычно тихая.
– Да. Но ведь там тоже есть аптеки, деньги нам Бернарда оставит…