Кино для взрослых

И когда я заглядывал в водоворот и омут ее несказанных глаз, я сознавал, что согласен падать в них бесконечно. И бесконечно же изнемогать в этом падении от желания, любви и обожания.

50

– Алло. – На ощупь схватил я трубку на следующее утро. Не хотелось даже глаза открывать, не то что разговаривать. Я бы и вовсе не ответил, если бы каждую секунду не был готов к одному определенному звонку, вернее – к звонку от одной определенной…

– Несчастье, – услышал я хриплый голос Волнистого. Сон молниеносно слетел с меня.

– Что? Что такое?! – заорал я не своим голосом.

– Моя жена… Варя… – произносил Волнистый, перемежая свои слова каким-то неясным бульканьем, словно барахтался в полной ванне и звонил мне оттуда. Может, так оно и было.

– Что с Варей, что?! – продолжал я кричать. Но даже в такой ситуации я не мог спросить его «Что с твоей женой?». Она его жена лишь по недоразумению, и я не намерен…

– Ее больше нет, – выдавил Волнистый после нескольких секунд молчания, показавшихся мне вечностью.

– Как?.. – Это я уже не проорал, а прошептал. Таким же хриплым голосом, который сейчас был у Волнистого. Я медленно опустился на пол. Я не понимал. Я не верил. Я ждал, что сейчас все прояснится.

И все прояснилось.

– Она выпала из окна, – сдавленно произнес Волнистый.

– Выпала, – тупо повторил я. – Выпала – или…

– Или выпрыгнула? – опередил меня Волнистый. – Не думаю… Не знаю…

«А что ты вообще знаешь?» – хотелось рявкнуть мне ему. И вообще оскорбить самыми последними словами.

Но я держался. Пока я все не выясню, я буду держаться. Я должен держаться. Выдержать и продержаться. Это испытание. И я не сломаюсь, пока не… Пока сам не захочу. А захочу, только когда у меня не останется вопросов.

Я взял себя в руки и внятно, может, немного угрожающе, стал спрашивать:

– Ты это видел? И ты не понял, что случилось?

– Я это не видел. И я не понял, что случилось, – механическим голосом ответил Волнистый. Если бы в этом голосе не сквозили такие ужас, отчаяние, страх и беспомощность, я бы решил, что он издевается.

– Это было не при тебе? – продолжал я, чувствуя, что и сам разговариваю как-то автоматически. Но не срываться же в эмоции. Это преждевременно. Усилием воли надо заставить себя быть сдержанным. И не делать поспешных выводов. Может, все еще образуется, обойдется…

Меня даже не нервировала обнаружившаяся у Волнистого манера отвечать после долгой паузы. Напротив, если бы он отвечал сразу, я бы еще больше его возненавидел.

– Не при мне, – пробормотал он, отмерив еще один отрезок звенящей тишины.

– Где же ты был? – со злостью прошипел ему я.

– Вышел… Не было меня… Откуда же я знал?.. – Волнистый оправдывался передо мной и, по-видимому, не считал это сейчас противоестественным.

– То есть ты вернулся домой – и… – Я представил себе эту картину, и мне сделалось дурно. Я зажмурил глаза и прикрыл их ладонью.

– Да, – сказал Волнистый, выдержав паузу. – Я подбежал к ней… Она уже… Потом подъехала «Скорая» – и они мне сразу… Махнули рукой… Врач махнул, представляешь?.. Это не фигура речи – действительно махнул…

– Представляю, представляю, дальше что? – торопил я.

– Дальше ничего, – простонал Волнистый после еще одной, самой долгой паузы.

– Дальше ничего, – повторил я уже без всякой злости. Повторил, соглашаясь.

Я бы мог ему что-то сказать. Что-то жестокое, несправедливое, абсурдное. Что-то вроде: «И какого хрена, болван, ты забрался так высоко? С тебя довольно было бы квартиры и на первом этаже!..»

Но Волнистый был мне уже безразличен. Его функция исчерпана. Я никогда уже не заинтересуюсь ни им, ни какими угодно его словами. Плевать мне на его свидетельства, воспоминания… Плевать мне теперь на все. На всех. На него в первую очередь.

Я повесил трубку. 51

Я не придумал ничего лучше, чем напиться. В этот же вечер я пошел в ресторан Дома кино и наклюкался там с полузнакомыми и вовсе незнакомыми актеришками и неактеришками.

Очнулся я вновь у себя дома, не помня почти ничего, особенно того, с чьей помощью сюда добрался.

Сполз с кровати и – такой, как был: опухший, помятый, едва ли не оборванный – отправился на улицу. Взял только бумажник (к моему удивлению, в нем было аж тридцать рублей) и сигареты, но не взял ключей, не переобулся, не переоделся. Дверь даже не стал прикрывать – мне как будто хотелось, чтобы у меня вытащили все имущество. Тем более что какое там, к черту, у меня имущество…

В ближайшем винно-водочном меня не узнали – приняли за типичного ханурика. А ведь я у них бываю – не то чтобы часто, но бываю. Но никогда не был в таком виде и с такого бодуна.

Домой я пришел с полной авоськой водки и стал жадно лакать ее: на пустой желудок, без закуски, без чего бы то ни было. Лишь пил и курил.

Никто не звонил. Никто не заходил. Никто меня как будто не хватился. Или я просто не слышал звонков – телефонных, дверных… А я вообще запер дверь? Ничего не соображу.

Но, как назло, я услышал звонок от того, кого не хотел больше видеть и слышать никогда.