Киномания

Женщина, которая снова оказалась рядом с проповедником, вероятно, была тетушкой Натали и самой Матер Супрема. «Сесиль сейчас заканчивает», как же. Двадцать минут спустя Сесиль все еще заканчивал. К этому времени у меня возникло убеждение, что он вернулся назад и теперь повторяет все для вновь прибывшего, чтобы мимо меня, не дай бог, не прошла ни одна жемчужина его мысли. Напрасное беспокойство. Говорил он довольно связно: грамматика, синтаксис – все на месте. Вот только смысла там не было – никакого. Хотя я и услышал много знакомого. Я уже достаточно познакомился с катарским лексиконом, чтобы узнавать темы и вариации; но ничто из прочитанного или услышанного мною попросту не имело никакого отношения к сколь-нибудь реальной действительности. Не помогло даже то, что преподобный сделал паузу, ради меня еще раз огласив тему сегодняшней проповеди. Ощущая себя глашатаем, объявляющим меню на этот день, он объяснил: «Мы рассматриваем третий сизигий^{328}

Огоадада». Катары увлекались такими глубокомысленными измышлениями. Я улыбнулся с выражением вежливого интереса. Это была ошибка: моя улыбка вдохновила его на продолжение анализа.

Великий архонт был маленьким человечком с кротким лунообразным лицом и выпученными водянистыми глазами за толстенными стеклами очков. Его плешь была оторочена клочковатой полоской белых волос, которые торчали над его ушами, придавая ему потешно-безумный вид. Как его жена, он был облачен в одеяние до колен, только не белое, а черное, из атласа, подвязанное на поясе серебристым шнурком. На шее висел мальтийский крест – на вид такой тяжелый, что вполне мог бы утопить кота. Крест неустойчиво балансировал на выступающем брюшке. Он тоже был англичанином, но говорил на таком кокни, что сочетание этого наречия улиц с высокопарными метафизическими рассуждениями производило довольно комичный эффект.

Он монотонно бубнил свое, а я принялся разглядывать интерьер церквушки. За преподобным Физером, стоявшим на своей кафедре, располагался небольшой безвкусно украшенный алтарь, облицованный плитками под мрамор. Алтарь был завален всевозможной утварью – вероятно, самыми ценными вещицами из лавчонки тетушки Натали: оловянный – с виду – канделябр, какие-то блестящие металлические чашечки и тарелки, несколько картин в рамочках с изображениями лиц, испытывающих блаженство экстаза, а в середине – большой мальтийский крест. Над алтарем красовались огромные буквы в ложноготическом стиле, слагавшиеся в слова Duo Sunt.

Я знал эту фразу по своим изысканиям, она означала «есть двое» и служила фундаментом для доктрины катаров.

Я обернулся, чтобы увидеть другие элементы интерьера, на сразу же обнаружил, что крутить головой здесь нужно как можно незаметнее. Куда бы я ни обращал взгляд, передо мной оказывались улыбающиеся лица, вопросительно и внимательно меня разглядывающие. Несмотря на приветливое выражение, мне эти лица действовали на нервы. У всех на уме явно был один вопрос: «… и что же вам, молодой человек, понадобилось в этом собрании стариков?» Задавая себе тот же вопрос, я тоже им улыбался и отворачивался, зная, что вопрошающие глаза крохотной конгрегации остаются прикованными ко мне. Судя по тому, что мне удалось разглядеть уголком глаза, прорва колонн, сводов и контрфорсов на стенах и потолке внутри были намалеваны той же рукой, что раскрашивала жутких горгулий на башне. Эту церквушку вполне можно было принять за декорации, подготовленные для школьных съемок фильма «Король-бродяга»^{329}

. Освещение (гирлянда рождественских лампочек, протянутая вдоль лепнины – красные, желтые, пурпурные, половина – перегоревшие) каким-то образом было одновременно унылым и зловещим. Хотя в церкви и царил полумрак, я сумел разглядеть главное ее украшение: вдоль стен висели унылые, убогие холсты, написанные маслом, изображающие жертв и их мучителей. Каковы бы ни были доктринальные разногласия, разделившие Сироток бури и Товарищество альбигойцев, вкусы обеих сект склонялись ко всему мрачному и жуткому.

Наконец преподобный Физер сжалился и стал подводить свою исчерпывающую экзегезу к исполненной воодушевления концовке – я уверен, именно так он это и воспринимал. Он распростер руки и произнес:

– И опять, возлюбленные братья и сестры, стоим мы на пороге брачной залы. Сзади ждет нас Аполитрос[43]. Да ниспошлет нам Господь Абраксас благодать Духовного Союза.