Кир

– Последнее дело, сынок, обижаться на мать, – по-отечески толковал мне Макс Петрович, вставая с колен. – Ей, бедной, и так достается, а тут еще люди!..

Действительно, мысленно я соглашался с Альцгеймером: нас много, а Родина – одна!

– Кто еще, как не мы с тобой, защитит всевозможные завоевания Великой Октябрьской социалистической революции? – вопрошал он у меня голосом, полным отчаяния, и сам же решительно отвечал: – Никто!

Или вдруг неожиданно приседал и предупреждающе прикладывал к тонким губам указательный палец правой руки:

– Помни, Кир, – говорил, озираясь, Альцгеймер, – повсюду враги! Ежу же понятно, что если не мы их, – шептал, – то они нас!..

Так, в общем, мы с ним толковали, пока он однажды…

49

Однажды шеф службы внешней разведки Комитета государственной безопасности СССР разложил на столе, как пасьянс, тринадцать фотографий пленительных девичьих образов и как бы играючи предложил мысленно выбрать одну из них и запомнить.

Сразу скажу, что один из тринадцати ликов мне был знаком.

И я бы не спутал его ни с одним другим ликом на свете!

Меня, помню, бросило в жар, потом в холод, и я испытал смятение чувств, какого со мной не случалось.

Прелестное существо с фотографии как две капли воды походило на ту самую, что являлась мне в сновидениях.

И по сей день в усталом мозгу вспыхивают, подобно светлячкам в ночи, картинки нашего с ней любовного буйства, имя которому – тайфун, ураган, апокалипсис!

Так и чудится мне, как она возникает волшебно, будто из воздуха, в моей подземной обители и, пританцовывая, приближается ко мне…

О, врожденное чувство стыдливости вряд ли позволит мне описать (да это и неописуемо!) хотя бы тысячную толику наших ночных безумств.

Ах, мы любили друг друга нежно и трепетно, томно и сладостно, страстно и ненасытно.

Слов я не помню (а вопли восторга не в счет!), я ее ни о чем не расспрашивал, и ее как будто ничего не интересовало.

Само Время, казалось, остановило свой бег и только с изумлением взирало на нас.

Мы не знали усталости, не ведали страха, сомнений, печали, и нас не заботило, что с нами будет.

Я видел сияние звезд глубоко под землей в моей конуре, вход в которую охраняли тринадцать латышских стрелков.

– Ну-ну, что ли, выбрал? – услышал я голос Альцгеймера.

Не в силах сдержать волнения, я потупил глаза и кивнул.

– Дай-ка минутку подумать! – как мне показалось, насмешливо пробормотал генерал-лейтенант и неторопливо простер свои белые руки над пасьянсом.

– Барух Ата Адонай Элогейну Мелех Ха Улам, – загундосил Альцгеймер, насколько я мог различить, используя тюркскую группу языков.

– Ми Ат? Ми Ат? Ми Ат? – страшно вращая зрачками, вопрошал он подчеркнуто приказным тоном.

– Ти-са-пер! Ти-са-пер! Ти-са-пер! – подвывал и взывал он, закатив глаза.

Внезапно и непостижимо фотографии под его пальцами пришли в движение, наподобие броуновского, и так же неожиданно залегли на столе – как замерли.

– Вот она, золотая рыбка! – с одного раза безошибочно определил старый разведчик. – Что, угадал?

Я молчал, потрясенный магическим даром Альцгеймера.

– Твой вкус одобряю! – решительно похвалил он, с прищуром разглядывая фотографию, словно видел ее впервые.

– А хороша ведьма, а! – скорее утвердительно, чем вопросительно заметил генерал-лейтенант и заговорщицки подмигнул. – Хороша, а?

– Могу познакомить! – неожиданно предложил он (отчего я едва не лишился рассудка!).

– Не позднее чем завтра! – воскликнул Альцгеймер как о решенном деле.

Сама мысль о возможной встрече с возлюбленной из сновидений мне представлялась невероятной!

– Завтра, Кир, – повторил генерал, – ты увидишь ее своими глазами на торжественном открытии VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве!

Должно быть, решив, что его плохо слышно, он перебрался со стулом поближе ко мне.

– Ты, что ли, не рад? – удивленно поинтересовался он.

От него вкусно пахло кислыми щами.

И тут мне не к месту, должно быть, припомнились обрывки наших с Альцгеймером разговоров, где он не без гордости признавался в своей близости к простому народу во всем, что касается простоты!

– Я ценю в простых людях несложность! – любил подчеркнуть Макс Петрович.

– Всё, – повторял он, как мантру, – на самом-то деле просто, если только не усложнять!

От его мыслеформ вообще отдавало не единожды пережитым и многажды выстраданным.

Например, он всерьез полагал, что «все люди друг другу – враги!»

И при любом удобном случае повторял, что «и друг мой – он тоже мне враг!»

– Да и ты себе – враг! – прибавлял он с ухмылкой.

При всем моем уважении к Максу Петровичу я людей никогда не делил на друзей или врагов, и на добро и любовь всегда старался ответить любовью и добром…

– Фестиваль! мир! молодость! – между тем просвещал меня старый разведчик. – Секс! кока-кола! наркотики! рок-энд-ролл!

– «Песню дружбы запевает молодежь, молодежь, молодежь, эту песню не задушишь, не убьешь, не убьешь, не убьешь!» – пел и в такт тормошил меня генерал.