Кир

Однако едва я успевал перевести дух, как они меня снова вертели, крутили, встряхивали, теребили, массировали, стригли ногти и казнили безжалостной клизмой – как мне разъяснили, для полного опустошения кишечника и предотвращения нежелательных звуков.

Я с покорностью следовал всем указаниям купидонов: пытался на совесть расслабиться, не думать, не вспоминать, не противиться, замереть, не дышать, развернуться туда-то и так-то или встать на колени, руками на пол, выгнуть спину и втянуть живот…

О подобных гигиенических экзекуциях я читал у Тацита в главе, посвященной банным забавам благородных римских патрициев: после бани они, по свидетельству историка, томно стонали и восклицали, как им прекрасно.

Наконец, отмытого до костей и обильно умащенного, опоенного зельем с привкусом томительного ожидания чего-то необыкновенного, купидоны внесли меня в спальню принцессы и мягко опустили на взбитые перины.

От волшебного запаха амбры и мускуса голова шла кругом.

Отраженное и многократно повторенное в зеркалах мерцание тысяч свечей создавало иллюзию космоса.

Я не сразу заметил блестящую точечку, будто зависшую надо мной на противоположной оконечности вселенной; постепенно, мало-помалу она превратилась в пылающую звезду, прямиком летящую на меня.

Вопреки всем законам земного притяжения, в самый последний момент падающая звезда зависла и замерла в миллиметре надо мной.

Я услышал биение сердца звезды, я узнал ее нежные губы.

– Я люблю тебя, Кир! – прозвучал в оглушительной тишине нежный шепот принцессы.

– Я тоже люблю тебя, Маргарет! – робко пробормотал я, боясь спугнуть непередаваемое ощущение волшебства и очарования.

– Теперь я твоя, Кир! – шептала принцесса, лаская и целуя меня.

– И я теперь, Маргарет, твой! – целуя и лаская ее, откликался я.

– Тебе хорошо со мной? – спрашивала она.

– Как никогда прежде! – как на духу признавался я (и то было правдой

!).

– Ну тогда!.. – восклицала принцесса, еще и еще оплетая меня лианами рук.

– Да, тогда!.. – повторял я в экстазе обрывки слов, понятные нам двоим…

Вспоминая ту ночь, даже спустя годы, я возрождаюсь, подобно известному Фениксу, из пепла.

Нет у меня таких слов, способных передать всю прелесть и все безумие той поистине незабываемой ночи, – я готов присягнуть, что впервые любил и впервые же чувствовал, что любим.

Не было прошлого, боли, страданий; мысли о будущем не бередили; а настоящее было – прекрасно!

Еще осознал я в ту ночь (и тоже впервые!): что любовь не имеет прошедшего времени и не терпит отлагательств; все видит и слышит, доверчива и слепа; всегда ненасытна, всегда голодна; не выносит сонливости, скуки и алчет безумств; для нее нет преград, она все хочет сейчас, не согласна таиться и чахнет от компромисса; любовь готова на жертвы, сбивает с толку, чурается логики и полна необъяснимого смысла; от нее невозможно сбежать, защититься, спрятаться или спастись…

60

Еще сколько-то дней (а возможно, недель или месяцев!) мы с принцессой не покидали спальни – не в силах ослабить наших объятий и очнуться от любви.

О сменах ночи и дня мы скорее догадывались по свету, слабо сочившемуся из-под расшитых сусальным золотом штор.

Еду и питье нам доставляли в кровать – к чему лично мне пришлось привыкать: то и дело, забывшись, я устремлялся навстречу дворецкому, чтобы перехватить тяжеленный поднос с яствами и непременной бутылкой молодого игристого английского вина с виноградников Южного Уэльса.

Всякий раз моя милая возлюбленная ласково удерживала меня и по-доброму убеждала не менять сложившегося веками порядка вещей.

В отличие от меня, обожженного всеми ветрами революционных перемен, она свято верила, что ничего в нашем мире не следует ломать – разве что по мере сил достраивать уже построенное и улучшать уже существующее.

– Пусть кесарю достанется кесарево, а Богу – Богово! – с легкой улыбкой на устах цитировала принцесса.

– Всякое царство, – парировал я, – разделившееся само в себе, опустеет, и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит.

– Не ты ли однажды сказал, – улыбалась она, – что блаженны кроткие, ибо они наследуют землю!

– То был не я, то был Иисус Христос, сын Божий… – терпеливо уточнял я справедливости ради.

– То был ты, в своем предыдущем воплощении! – настаивала Маргарет.

Поначалу я действительно возражал против столь откровенного отождествления моей скромной персоны с величайшим из мучеников – но постепенно привык и уже не спорил, а молчал.

– Да вспомнить Плутарха, Платона, Спинозу, Вольтера, Дидро и Жан-Жака Руссо! – сердилась принцесса, по памяти перечисляя вехи эволюционного пути развития нашей цивилизации.

В свою очередь, я приводил знаменитый упрек Карла Маркса, адресованный всякого рода мыслителям и проповедникам, страшащимся перемен.

– И он бы страшился, когда бы любил! – прижимаясь ко мне, бормотала принцесса…

Так, игриво ласкаясь и пошучивая, мы перебрасывались философскими сентенциями и библейскими афоризмами – совсем как в пинг-понге.