Кирза и лира

Над нашим большим и разнообразным репертуаром очень тщательно работает старшина Харченко, концертмейстер оркестра, он же и второй худрук ансамбля. Мотается по этому, бедный Лев Валерианович, то в ансамбль округа, то в училище искусств, то в музыкальную библиотеку, то на телевидение, то в Дом культуры завода «Дальдизель», то в ДК «Энергомаш» — ищет, подбирает нам свежий репертуар. Естественно, достойный! К собранному Львом Валериановичем материалу с нахмуренным лбом подключается главный художественный руководитель ансамбля, наш майор. За ним, далее — включается острый глаз и высокий штиль Политотдела полка, потом уж, и сам Политотдел дивизии. О-о! Политотдел…

Политотдел дивизии, это наша самая высшая разрешительно-запретительная планка-инстанция. В этом важном и интересном разрешительно-запретительном процессе они, между собой, непрерывно всё что-то согласовывают, сверяют, выбирают и отбраковывают. Нам это хорошо видно по непрерывной беготне старшины и майора в эти политотделы. Они, бедные, то в полк, то в дивизию, то туда, то обратно, то в оба места сразу. Мы, музыканты и исполнители, в этом конечно же не участвуем. Нам это надо? Мы же — солдаты. «Ать-два, левой-правой, бегом, на месте стой, раз-два!» Это мы могём. Не могём, а могем!..

В армии, я уже заметил, нам думать-задумываться не надо. За нас есть кому думать. Для этого есть командиры — вон их вокруг сколько! — так нам внушают. Здесь всё для нас расписано, продумано, и рассчитано. Призвали тебя, молодого, ты отключись на несколько лет, и только выполняй. Отключись! Терпи и жди своего дембеля. Всё. Так положено. Я уже устал кажется это повторять, это армия.

Армия, армия…

Идём дальше… вернее, служим дальше. Мы, музыканты, получаем уже готовую — в верхах согласованную! — концертную программу, партитуру, расписанные концертмейстером партии, и тут же приступаем к репетициям.

Танцевальный ансамбль.

О, наш танцевальный!..

Танцевальный ансамбль строго по-расписанию, как и все остальные виды и жанры ансамбля, может репетировать на сцене клуба только днем — вечером зал занят. Вечером проводятся различные политмассовые мероприятия. Мы, ансамбль, сцену можем использовать только до восемнадцати часов. Всё как в аптеке. Весь день, и сцена тоже, всё расписано по-времени, и всё утверждено: когда и где репетируют солисты-вокалисты, когда инструментальный ансамбль, когда занимаются чтецы, когда репетируют другие отдельные жанры. Всё как по нотам.

Танцорам на сцене всегда жарко. По пояс голые, в тонких черных трико и танцевальных сапогах, они самозабвенно долбят сцену, как кузнецы-молотобойцы свои заготовки, причём, на совесть. Пол на сцене мягко и уважительно гнётся, слегка дышит. Я вижу и чувствую это, наблюдая и рассматривая весь репетиционный процесс со стороны, чуть отстранённо. Часто замечаю им: «Аккуратнее долбайте, вы, кони! Провалимся!» в подпол раньше времени, в смысле, в преисподнюю… Ребята, довольные, смеются, ещё больше стараются, ещё сильнее отбивают ногами. «Ну, ну, давайте-давайте, топчите комариную грудь!» Порой, от их вертушек-пируэтов пот, сопли и слюни в стороны летят, как на боксерском ринге. А уж, как стараются-то они, бедные, как стараются!.. Коленки свои разбивают прямо в кровь, никакие наколенники не спасают. Правду сказать, наколенников у ребят еще и нет, поэтому, они вяжут свои колени эластичными бинтами, точнее сказать, медицинскими бинтами. Но от этого: «х…ли толку?» — эмоционально констатирует танцор Васильев, разматывая после очередной репетиции окровавленные бинты. Трудятся парни на совесть. Это я вижу каждый день, я же у них аккомпаниатор.

…Тах, тибе-рике-дум, тибе-рике-тах, тибе-рике-дум, дум, дум. Тах!..

Сухо и воинственно звучит бубен в руках узбека Олега Усманова, с трудом (ну, наконец-то!) освоившего сложный характер и быстрый темп грузинского ритма.

Два наших грузина — Вахтанг Картвелишвили и Отари Хурцилава, надев свои национальные одежды с газырями и мягкие сапоги (да-да, мы все щупали, у этих сапог и подошва мягкая… Как же это в них можно на пальцах стоять? Это ж невозможно!), под воинственно звучащий бубен, они даже на репетиции яростно бьются на коротких железных мечах, высекая настоящие снопы искр, и разлетающуюся в стороны окалину. У танцоров одинаковый рост, одинаковая одежда, одинаковые мечи, одинаковые маленькие круглые выпуклые щиты… Только один грузин рыжий, жилистый, сухой, в танце нервный… Другой темный, слегка пухлый, внешне тяжелый, и лениво-спокойный. Добряк Отари Хурцилава и в танце не мог загораться (или не хотел почему-то!), от чего его рыжий партнер впадал в страшную ярость. Вахтанг, в сердцах отбрасывая меч в сторону, раз за разом прерывает танец, по-петушиному изогнувшись, нависнув над Отари дугой, бешено сверкая глазами и размахивая руками, громко кричит на Отари по-грузински:

— Вах, рас акетеб, рас акетеб?! — орет рыжий Вахтанг. (Что ты делаешь?!)

— Рас мохта? Рас мохта? — взвивается на крик темный Отари. (Что такое?)