Кишиневское направление

Оставалось самое сложное и опасное препятствие: пулеметная вышка возле забора, с которой хорошо просматривался казарменный плац, теперь тюремный двор.

– Командир, я пойду, – твердо сказал Татарчук.

Он решительно надвинул каску на лоб и шагнул к входной двери.

– А я подержу пулеметчика на прицеле… – Рассудительный Кучмин сменил рожок и, передернув затвор, выжидающе посмотрел на Маркелова, ожидая разрешения.

– Идите… – Маркелов тяжело вздохнул.

«Похоже, без стрельбы вряд ли обойдется», – подумал он и почувствовал неприятный холодок в груди. А ведь всего лишь в сотне метров от тюрьмы, как рассказал Георге, казарма тюремной охраны…

– Постарайся там, старшина, поаккуратней… – напутствовал разведчиков старший лейтенант. – И потише… если это возможно.

– Я что, – улыбнулся Татарчук, – я ничего. Это его, – он кивнул головой в сторону пулеметчика на вышке, – попросить нужно, чтобы вел себя смирно. Пойдем, Степа…

– Стоп! – Маркелов прислушался. – Все назад!

К входу в здание тюрьмы подъехал «опель»; за рулем сидел капитан Хольтиц. Выйдя из машины, он торопливо взбежал по ступенькам и пошел по узкому тамбуру, который вел в коридор. Маркелов выскочил из-за угла и резким, сильным ударом локтя в челюсть сбил Хольтица с ног.

Пригода подошел к поверженному немецкому контрразведчику, склонился над ним, и с удивлением воскликнул:

– Отак! Та цэ ж той самый часовый, шо за намы прыглядав!

– Ценная птичка к нам припрыгала… – ухмыльнувшись, сказал Татарчук.

Он с удовлетворением смотрел на Хольтица, который все никак не мог прийти в себя, лежал, не подавая признаков жизни.

– Ну ты, командир, приложился… – Старшина пошевелил Хольтица ногой. – Он хоть дышит?

– Жывый, – констатировал Пригода, пощупав пульс. – Шо з ным станеться? Здоровый, як бык. Ну, трохы помялы – и шо? Гляньтэ, уже очамы заблымав.

– Капитан Хольтиц! – Маркелов с помощью Кучмина поставил немца на ноги. – Вы меня слышите?

– Д-да… – выдавил тот из себя и, собравшись с силами, стал ровно, высоко вскинув голову. – С-слышу…

– Где наша рация? Отвечайте!

Молчание. Было похоже, что немец еще слабо соображал, что с ним происходит. Он лишь тупо разглядывал разведчиков налитыми кровью глазами и пытался удержать равновесие.

– Отвечайте, Хольтиц, иначе придется вас ликвидировать!

Хольтиц икнул и дерзко ответил:

– Идите вы все к дьяволу.

– Хольтиц, нам нужна рация!

– Всем нужна, – нагло ухмыльнулся капитан.

Он бравировал своим бесстрашием. «А ведь и впрямь не боится… – подумал Маркелов. – Белокурая бестия, сверхчеловек… мать их!.. Нужно быстрее его прокачивать, иначе потеряем темп и тогда нам хана».

– Хольтиц, мы сохраним вам жизнь, если получим рацию, – глядя прямо в глаза капитана, сказал Маркелов. – Слово офицера. Где она?

Капитан лишь слегка покривил губы в ироничной ухмылке и отвернулся.

– Гля, воно щэ й лыбыться… – Пригода неожиданно схватил Хольтица за горло своей лапищей, сжал и легко поднял его одной рукой над полом. – Мабуть, вин нэ знае, шо мы и нэ такых кололы як горихы.

Выпучив от удушья глаза, Холтиц задергался в руках богатыря словно паяц на веревочках.

– Петро, отпусти фрица! Иначе ему амба, – сказал Кучмин.

– От гныда… – Пригода разжал пальцы, и капитан начал кашлять и растирать горло.

Дождавшись, пока он придет в себя, Маркелов сказал:

– Ну? Мы внимательно слушаем.

– Не скажу! Я ничего вам не скажу! Можете меня задушить, расстрелять! И плевать мне на ваши угрозы и посулы! Я готов отдать жизнь за родину и фюрера! Никто из вас отсюда не выйдет живым. Никто!

– Шлепнем гада – и точка… – Кучмин с задумчивым видом вытащил из черных металлических ножен боевой нож солдат вермахта с ореховой ручкой, который он позаимствовал у немца-шахматиста, и попробовал пальцем лезвие на остроту. – Зарежу, как барана. Ишь, как выступает. Словно Геббельс.

Хольтиц, крепко стиснув губы, молчал. Конечно же он, как и все люди, боялся смерти. Но воспитание в гитлерюгенде[36] не прошло даром.

В отличие от непосредственного начальника штандартенфюрера Дитриха, немало повидавшего на своем веку различных житейских перипетий, а потому хорошо осознававший большую ценность человеческой жизни (в особенности своей), капитан был фанатиком до мозга костей. Дитрих же служил не идее, а делу. Он был истинным разведчиком, профессионалом, думающим человеком в отличие от Хольтица, который в системе абвера исполнял в основном черновую работу и был у штандартенфюрера на положении пусть и очень ценного, но все равно цепного пса.

«А ведь ничего не скажет, – думал Маркелов, глядя на Хольтица. – Хоть ты его режь. Это состояние мне знакомо… Но что же делать?»

Решение пришло неожиданно.

– Машина!.. – воскликнул он, хлопнув себя ладонью по лбу.

Татарчук понял его с полуслова и весело осклабился.

– И с ветерком до самой линии фронта! – воскликнул он с воодушевлением.

– Или на небеса, – угрюмо буркнул Кучмин, у которого почему-то резко испортилось настроение.

– Брось, Степа… – Татарчук похлопал его по плечу. – Не хорони себя и нас раньше времени. А то ты забыл, из каких передряг нам доводилось выбираться. И ничего, целы. Только шкура немного подпорчена.