Китай

Чем дальше от «цивилизации» мы углубляемся в ночные трущобы, чем уже становятся улочки и чем ниже оказываются дома, тем чаще мои друзья начинают беспокойно озираться и тихо спрашивать, не опасно ли тут находиться. Я всегда успокаиваю их – ведь опасности и неприятности могут подстерегать именно в центре города в туристических местах. Вот там можно стать жертвой и воров, и мошенников. А тут живут простые работящие китайцы, которые или давно отдыхают после тяжелого дня и им явно не до нас, или запоздало возвращаются домой, спеша к заветной миске еды и топчану с телевизором. В жаркую погоду двери многих халуп распахнуты – можно увидеть незатейливый быт хозяев. Ворам тут делать нечего, а секретов жизни у местных обитателей друг от друга нет, все на виду, все друг друга знают. В этих местах так заведено – еще с тех времен, когда нынешний мегаполис был лишь обычной рыбацкой деревушкой.

Однажды, прогуливаясь по трущобам с одним из приехавших в Шанхай приятелем из Минска, я поймал себя на том, что дословно повторяю ему слова своего первого фандуна, жаловавшегося на утерю духа города. Мой спутник-белорус сочувственно кивал. Трущобы ему нравились не меньше, чем увиденное днем ранее великолепие города.

Вскоре мы забрели в совсем уж глухой переулок, где не было ничего, кроме шершавых стен забора по обеим сторонам и припаркованного старого грузовичка. Между ним и стеной было не больше полуметра, и возле заднего колеса мы вдруг заметили что-то, показавшееся нас сначала необычным. В темноте, близко к земле, светлело нечто напоминавшее человеческий голый зад. Мы подошли чуть ближе и убедились – так и есть, это была выставленная на наше непрошенное обозрение попа. Причем женская. До нас донеслось характерное журчание.

Видимо, хозяйка попы услышала наши шаги в пустынном переулке и насторожилась. Журчание резко прекратилось, но попа никуда не делась. Нагая и беззащитная, она продолжала выглядывать из-за колеса грузовика.

Стараясь быть джентльменами, мы быстро прошли мимо, чтобы не смущать застигнутую нуждой даму. Когда мы миновали грузовик, за нашими спинами снова зажурчало.

«Обрати внимание на интересную деталь, – сказал я приятелю. – У нас женщина сядет ровно наоборот, как избушка в сказке – к лесу залом, а к нам передом. Самое сокровенное спрячет подальше, к стене и за колесо, а наружу выставит лицо, чтобы внимательно следить за обстановкой».

«Выходит, местные чувствуют себя в полной безопасности?» – спросил приятель.

«Не совсем так, – ответил я. – Китаянки усаживаются так из-за боязни потерять лицо. Ведь им наверняка немного стыдно, когда приходится на открытом месте это делать, но если она спрячет лицо, это получается вроде как инкогнито».

Я не стал признаваться, что выдумал эту теорию прямо на ходу. Тем более, что приятель нашел в ней логику и здравый смысл.

Хохоча, мы вывалились из переулка на какой-то маленький перекресток, где нас чуть не сбил мчавшийся в тишине и темноте, с выключенными фарами, какой-то дядька на скутере.

Полностью расслабляться на улицах все равно нельзя. И дело не в криминале.

Китай – один из лидеров по количеству смертей на дорогах. Около четверти миллиона человек ежегодно погибает на них. Не в последнюю очередь – из-за весьма специфического отношения к правилам дорожного движения, которые, казалось бы, написаны кровью.

Небольшой экскурс в историю, относительно недавнюю. В период «культурной революции» неистовые хунвейбины ревниво искали все, что может оказаться контрреволюционным. А, как известно, кто ищет – тот всегда найдет. Они и нашли виноватого – светофор. Бдительные товарищи обратили внимание, что на красный свет машины останавливаются. А ведь красный – партийный цвет! Налицо угроза прогрессу революции и препятствие развитию. Надо запретить остановку на красный сигнал. Но разум в лице премьер-министра Китая Чжоу Эньлая победил энергичных революционеров: авторитетный коммунист заверил активистов, что на красный останавливаться – хорошо, это символизирует, что партия гарантирует безопасность всей революционной деятельности. Было это аж в 1966 году. Но к светофору в Китае и в наше время отношение весьма неоднозначное. Правда, уже без политической подоплеки.