Кью

Ян Бокельсон из Лейдена, Бернард Книппердоллинг, Ганс Крехтинг — подвергнуты пыткам раскаленными клещами, казнены и выставлены на публичное обозрение в трех клетках, повешенных на колокольне Святого Ламберта.

Ян ван Батенбург — обезглавлен в Вилвурде.

Все эти имена — имена мертвых.

Единственный выживший из целого поколения невезучих, людей, которых решила уничтожить сама история. Единственный выживший, вместе с женщинами, придававшими силы сражающимся и питавшими их разум. Оттилия, Урсула, Катлин… Магда спасена… и сейчас живет под другим небом. Прошедшие двенадцать лет были лишь темным пятном в ее жизни, которая осталась позади и от которой ей удалось бежать — от поражения длиной в полвека.

Я последний выживший из целой эпохи, и мне тащить за собой всех своих мертвых — тяжкая ноша, на которую я не хочу обрекать никого больше. А меньше всего — семью, которую я мог бы иметь. Они в безопасности, и это главное. Гоц о них позаботится. Он мне обещал.

Возможно, ты сделал бы все это и для меня, великий маг числа, но это было рискованно, я был подобен зачумленному. Я был тем, кого могли узнать повсюду. Поэтому ты ничего не сказал и снялся с якоря, возможно сам не желая того. Ты говорил об этом с самого начала: если что-то пойдет не так — мы никогда не знали друг друга, мы не будет помогать друг другу, каждый позаботится о себе. Ты забрал свою долю и ту, что причиталась Элои, для Катлин и Магды. Ты оказался очень благородным сукиным сыном, с добрым сердцем.

Катлин. Этих строчек недостаточно, чтобы все объяснить, — не хватило бы и тысячи писем. Искали меня, а не вас, но они взяли бы и женщин и детей, без всяких сомнений, если бы не Гоц-призрак. А теперь он доставил вас в безопасное место, в Англию, в руки своих английских друзей и их вечно пьяного короля.

Катлин. Возможно, в тот день по моему лицу ты прочла, что все кончено. Что мы больше никогда не увидимся, даже если мне повезет, даже если мне удастся спастись. Потому что древний рок вновь настиг меня и вновь обрек на гибель тысячи друзей вместе с Элои.

Взяли Бальтазара, который больше никогда не увидит своей жены. Взяли Давиона и Дорхута. Взяли Доменика, чья проза умерла вместе с ним. А потом ван Хува, — на этот раз ему не помогли и деньги, и Стенартса, Стевенса, ван Гера. Большой дом опустел. Я снова выжил, и опять лишь один, в очередной раз.

Мы боялись гнева Фуггера Хитрого: мы и представить себе не могли, что нас будет преследовать Папа, который нанесет нам смертельный удар.

Он не назвал ни единого имени. Его вольный дух воспарил над истерзанной плотью. Говорили, он смеялся, громко смеялся, смеялся вместо того, чтобы кричать. Я предпочитаю думать так: когда его обволакивал дым, он ломался от смеха, смеялся в лицо монахам-воронам. Но лучше бы он был здесь, чтобы предложить мне рюмочку ликера и те ароматные сигары из Индии.

В этом мое предопределение — выживать всегда, чтобы продолжать жить и после поражения, немного мучаясь время от времени.

Я стар. Каждый раз, когда в небе гремит гром, я дрожу, вспоминая пушки. Каждый раз, когда я закрываю глаза, чтобы заснуть, я знаю, что вновь открою их лишь после того, как меня посетит множество призраков.

Катлин… Она теперь далеко от войны, а я проведу остаток своих дней, прячась среди беженцев половины Европы, на которых, как и на меня самого, охотится папская инквизиция или инквизиция Лютера и Кальвина. Мирных людей, пребывающих со своими стопками книг, своими историями и приключениями — ученых и литераторов, преследуемых священников, баптистов. Я вновь один среди многих, достаточно богатый, чтобы рассчитывать на то, что меня не узнают. Деньги на остаток моих дней… Тысяча флоринов… И никакой стоящей возможности их потратить.

Я стар. Возможно, в этом все дело. Я прожил без перерыва десять разных жизней, а сейчас я устал. Отчаяние уже какое-то время больше не посещает меня, будто душа закрылась от страданий и научилась наблюдать их со стороны, словно читая книгу.

Но все же с этих страниц души иногда сходит Черная Тень, которая всегда сопровождает меня, твердя и повторяя, что никакой цены не достаточно, чтобы заплатить по всем счетам, что ты никогда не перестанешь платить и что нет для тебя убежища. Это партия, которую нужно доиграть до конца, она обязательно должна закончиться, каким бы ни был ее финал: будь что будет. Все, о ком я заботился, в безопасности, я снова остался один. Я и призраки, которые меня окружают. Целой толпой.

Среди них есть и Лодевик де Шалидекер, или Элои Пруйстинк, сожженный extra muros 22 октября 1544 года.

Глава 3

Базель, 18 марта 1545 года

— В Венеции ты можешь заблудиться, даже если уверен, что прекрасно ее знаешь, capito? Ты полностью попадаешь под влияние этого города. Лабиринт каналов, улочек, церквей и особняков, которые появляются перед тобой, словно во сне, без какой-то очевидной связи со всем тем, что ты видел прежде.