Кью

Дом Иоганна Опоринуса достаточно велик, чтобы вместить всех нас. Общество беженцев, окопавшихся здесь, в Базеле, насчитывает человек двадцать: все более-менее известные протестанты — свора бешеных псов, лично знакомых с лучшими умами Реформации, друзья Буцера, Капитона и Кальвина, который именно здесь, в Базеле, напечатал первое издание «Наставления в христианской вере».

Многие из этих ученейших людей выразили свое несогласие с отцами Реформации по поводу создания новой церковной иерархии. Решение Буцера в Страсбурге и Кальвина в Женеве превратить столицы Реформации в города-церкви приветствовалось далеко не всеми. Некоторые из тех, кто бежал сюда, были подвергнуты остракизму своими собственными учителями, теперь занятыми построением новой церкви в замену старой. Новые доктора, которые преподают катехизис… новые дьяконы… новые пасторы и новые старики, следящие за отправлением ритуалов и нравственностью верующих.

Дисциплина — это слово сегодня передается из уст в уста во всех уголках реформируемых земель. Слово, вызывающее недовольство свободных умов — людей неудобных для тех, кто стремится установить новый порядок и иерархию.

Опоринус собрал нас всех здесь, чтобы поговорить, он не сообщал, о чем, но я думаю, речь идет о распространяющихся слухах по поводу Вселенского собора, несколько раз объявлявшегося папой, который теперь действительно состоится в конце года.

Единственная важная персона здесь — Давид Йорис, всего несколько месяцев назад возглавлявший общину голландских анабаптистов, но даже он, прибывший сюда с немногочисленными последователями, был вынужден бежать от затягивающегося аркана инквизиции. Бохольт, август 1536 года — совет анабаптистов, Батенбург против всех, против Филипса и Йориса, я хорошо это помню: меч против слова. Не думаю, что он узнал меня — прошло уже почти десять лет.

Я вижу Пьетро Перну, пробирающегося к своему месту: в руках пара книг, которые он листает со скучающим видом, качая головой в такт своим мыслям, словно все происходящее подтверждает самые худшие его опасения.

Присаживаюсь и я, но немного в отдалении. У меня нет ни малейших опасений, ни малейших ожиданий относительно Опоринуса и его друзей. Я высоко ценю труд нашего друга-книгопечатника: Парацельс, Сервет, Социни — опасные авторы, способные причинить неприятности, люди, которыми Кальвин готов пожертвовать, чтобы стать новым Лютером. Но одной лишь храбрости такого рода явно недостаточно, и, даже если время, в которое мы живем, и не позволяет нам ничего другого, я слишком много боролся, чтобы меня хоть как-то волновал теологический диспут.

Наш хозяин делает нам знак прекратить болтовню — он собирается произнести речь.

— Друзья мои, — голос вялый, тон примирительный, — я собрал вас всех сегодня, так как считаю, что всем нам будет необычайно полезен обмен мнениями по поводу события, которое вот-вот должно состояться. — Он повышает голос. — Вы вскоре услышите о созыве Собора, в котором должен участвовать весь расколовшийся христианский мир, чтобы выработать статьи соглашения и обсудить возможности примирения между всеми группировками.

Он зачитывает проект соглашения перед всеми присутствующими. Перна зевает в углу, вцепившись в стул, слишком высокий для него — коротенькие ножки болтаются в воздухе.

Опоринус продолжает:

— В любом случае не можем же мы просто наблюдать со стороны событие такой важности, оставаясь пассивными зрителями. Вполне вероятно, для привлечения к участию в Соборе виднейших лютеранских теологов местом его проведения станет город Тренто,[59]

расположенный между Римом и немецкими землями, не так уж далеко от нашего Базеля.

— Уж не собираетесь ли вы пригласить всех нас на этот Собор? — Тон полон иронии и недоверия — колкость звучит от человека, стоящего напротив Опоринуса.

Печатник качает головой:

— Я не об этом говорю. Но мы можем написать в Женеву Кальвину и его людям, что не желаем оставаться в стороне, что хотим сказать свое слово, хорошо бы что-нибудь напеча тать, хотя бы один документ, который станет нашим письмом к католическим кардиналам. Мы должны черкнуть пару строк Сервету в Париж — он может написать что-нибудь для нас по такому случаю.

Из второго ряда встает бледный, тощий мужчина, у него французский акцент; Опоринус, должно быть, знакомил нас, но я не запомнил его имени.

— Вы ведь не верите, что Лютер, Меланхтон и Кальвин на самом деле собираются участвовать в этом Соборе?

— А почему бы и нет? Раз уж кардиналы решили созвать Собор, это значит, они обеспокоены распространением Реформации и согласны на компромисс, возможно даже, до некоторой степени согласны на переговоры…

Леру — вот как его зовут! — восклицает:

— Если Лютер явится на этот Собор, ему оттуда не вернуться. Это же относится и ко всем остальным. Если они приблизятся к папистам на расстояние пушечного выстрела, тем не справиться с искушением. Они попросту схватят их и сожгут. Мы их слишком хорошо знаем…

Кивки, несколько гримас, Перна болтает ногами и лениво листает книги у себя на коленках.