Кладбище балалаек

Но я всё равно не хочу её взять и убить. То есть я хочу. Но хочу так, умозрительно, не всерьёз, почти понарошку, платонически. Да, иногда я думаю об этом, думаю, что убить Лёлю было бы неплохим выходом. Для меня, для неё, для некоторых других людей. Многие, узнав о Лёлиной безвременной смерти, погоревав и отскорбев положенное, вздохнули бы с облегчением. Ведь они освободились бы от Лёли, от которой иначе освободиться невозможно. Невозможно, потому что она никого не держит и никого не заманивает в свои сети, все сами стремятся к ней прибиться, отдать ей свою свободу, свою какую-никакую индивидуальность и обособленность, свою любовь, душу, тело, и все остальные потроха — тоже вручить. На каком-то этапе Лёля бывает очень притягательна. Для самых разных, неожиданных особей. Как мужского, так и женского пола. Нет, к однополой физической любви Лёля не склонна и непричастна. Женщины её любят в лучшем и высшем смысле этого слова, но так беззаветно и беззастенчиво, что лучше бы они с ней время от времени спали. Есть что-то неестественное в женской любви и преданности. Женщины не должны любить себе подобных. Они должны их недолюбливать. Должны находиться в состоянии соперничества — пусть несознательного, зато инстинктивного. Так им назначила природа. А природа, она, как известно, мать и многого не терпит. И лучше против природы не ходить, даже с рогатиной. Потому что тех, кто против природы ходит, она превращает в пустоту. Которой тоже не терпит. И заполняет. И восстанавливает естественным образом свои (а не наши) связи, но уже помимо нас, без нас. И если без человеческих связей жить всё же как-то можно, то вне природных нам ничего не остаётся, как перестать быть частью природы, вернее, частью живой природы — то есть нам ничего не остаётся, разве что спокойно умереть.

Но никому не хочется умирать. Кроме больных, склонных к суицидальным порывам по нездоровью. Тем более не хочется умирать безвременно. А умерщвлять желающие, конечно, есть. Этих желающих хоть отбавляй, хоть сажай пожизненно, хоть составляй из них отдельный город, административную единицу, на каком-нибудь отшибе, у какого-нибудь чёрта на куличках или моря. И я, выходит, один из них, из желающих. Да, желание отнять жизнь у Лёли во мне теплится подспудно. Пока не возгораясь. Но вдруг это только пока? И что будет после того, как пока перестанет быть пока?

Искать ответ на эти вопросы — пустая трата времени, то есть медленное, постепенное лишение себя жизни. С другой стороны, а что не пустая трата? Жизнь — категория уходящая. Ты чистишь зубы, а она именно в это время уходит. Так чистить зубы хотя бы полезно. А взять, допустим, бритьё — занятие совершенно бесполезное. Всё равно сбритое отрастёт, став ещё гуще. А время на этот процесс теряется. И мне всегда жалко без толку терять время. А когда Лёля на мой вопрос «ты куда?» отвечает «в парикмахерскую, побрить ноги», мне вообще становится плохо. Потому что объяснить Лёле что-либо насчёт пустой траты времени, невозможно в принципе. Она уверена — время дано человеку, чтобы его тратить. Тратить так, как хочется, иначе оно всё равно уйдёт, без твоего участия, а это обидно и непрактично. Мы и так от времени целиком зависим и находимся у времени в плену, у времени за решёткой. Зачем же ещё во времени томиться, как консервы в томате или в собственном соку?

Конечно, этим Лёлиным принципам и жизненным кредо противопоставить что-либо существенное нелегко. Как отличить пустую трату от не пустой? Кто это может оценить? Видимо, только ты сам, и то постфактум и, как теперь говорят, оптом. Когда всё время жизни пройдёт и когда останется от него небольшой, совершенно незначительный остаток, только тогда ты сможешь определить — зря ты тратил своё время или не зря, впустую или нет. И если зря, то всё равно ты не захочешь себе в этом признаться, потому что признаться в этом, означает признаться в том, что жизнь твоя, пройдя, не состоялась, не сбылась и не удалась, и её могло не быть вовсе. А значит, ты спокойно мог бы не рождаться и не беспокоить маму, акушеров, воспитателей, учителей и так далее, далее и далее.

Вот ещё один вопрос, на который ответить нельзя, сколько ни дуйся и ни суши мозги. Мог ты не родиться? Или не мог? И что было бы, если бы тебя не было? Не с какого-то момента, с момента твоего естественного или искусственного ухода из жизни, а никогда. Изменился бы, громко говоря, мир от этого твоего нерождения, твоего отсутствия и неучастия или не заметил бы его? И кому бы портила кровь Лёля, с кем была бы все эти годы, кого выставляла и возвращала? А мама, отец? Чьими родителями были бы они? Родителями другого сына? Или дочери? Или ты бы не родился потому, что не встретились они? И их невстреча стала бы единственной, но вполне достаточной причиной твоего нерождения. А могли не встретиться и их родители, твои бабушки и дедушки, и родители бабушек и дедушек — тоже.