Клан Пещерного Медведя

– Я принял решение, – сделал знак Бран. – Завтра для ребенка наступит День Обретения Имени. Как только начнет светать…

– Бран! – перебил его Мог-ур. Он впервые вступил в разговор.

С тех пор как Эйла родила, Мог-ур редко показывался на людях. Дни и ночи он проводил в святилище, пытаясь получить у духов объяснения тому, что произошло. Мог-ур знал, Эйле приходится пересиливать себя, чтобы следовать законам и обычаям Клана. Но ему казалось, она преуспела в этом. Как видно, нечто, скрытое от его взора, заставило ее решиться на столь отчаянный поступок.

– Прежде чем ты скажешь последнее слово, вождь, Мог-ур хочет говорить.

Бран пристально взглянул на старого шамана. Но Мог-ур, как и всегда, был непроницаем. Бран никогда не мог понять по лицу Мог-ура, что у того на уме. «Неужели он думает разубедить меня, – удивился вождь. – Он ведь знает, я твердо решил предать Эйлу проклятию».

– Мог-ур может говорить, – произнес он.

– У Эйлы нет мужчины. Но она выросла у моего очага, я всегда заботился о ней. Я чувствую ответственность за нее. Если вождь позволит, я буду говорить как ее мужчина.

– Говори, Мог-ур, раз таково твое желание. Но что ты можешь добавить к тому, что известно всем нам? Я знаю, как сильна привязанность Эйлы к ребенку. Знаю, сколько мук ей пришлось вынести, чтобы он появился на свет. Мне известно также, что Изе тяжело будет перенести смерть Эйлы и, скорее всего смерть эта приблизит ее конец. Я припомнил все, что служит для Эйлы оправданием. Но проступок ее непростителен. Она пренебрегла законами Клана. Ее ребенок родился увечным и не сможет стать охотником. Бруд прав: ни Эйла, ни ее сын недостойны жить.

Мог-ур медленно поднялся и поднял вверх свой посох. От его закутанной в косматую медвежью шкуру фигуры исходили величие и мощь. Лишь самые старые охотники и Бран помнили то время когда Креб еще не был Мог-уром. Великим Мог-уром, мудрейшим из людей, постигающим веления духов, самым могущественным шаманом в Клане Пещерного Медведя. Во время обрядов и ритуалов все с благоговением взирали на всесильного мага, наделенного чудесным даром. Он говорил с невидимыми духами, куда более грозными, чем разъяренные хищники, – с духами, которые самого отважного охотника способны превратить в дрожащего труса. Среди собравшихся мужчин не было ни одного, кто не испытывал гордости при мысли, что столь великий шаман оберегает их Клан своими чарами. Не было ни одного, кто не трепетал бы перед его властью и неизъяснимым могуществом. И лишь Гув осмеливался думать о том, что со временем станет его преемником.

В одиночку, чуждый всяким страхам, Мог-ур стоял между людьми Клана и пугающей темной неизвестностью. Он сам был частью этой неизвестности. Ореол тайны окружал его и за пределами святилища. Даже когда он мирно восседал у своего очага рядом с хлопочущими женщинами, никто не думал о нем как об обычном человеке. Он был больше чем мужчина, больше чем охотник. Он был Мог-ур.

Великий шаман переводил свой пронзительный глаз с одного охотника на другого. Все, не исключая Бруда, вспомнили в этот момент, что женщина, обреченная на смерть, пользуется особым расположением Мог-ура, и содрогнулись в душе. Мог-ур использовал свою чудодейственную силу лишь во время обрядов. Но теперь он решил прибегнуть к ней.

– Если женщина производит на свет увечного ребенка, ее мужчина имеет право просить у вождя сохранить жизнь новорожденному, – произнес он, устремив взгляд на Брана. – Прошу тебя, Бран, оставь в живых сына Эйлы. Прошу тебя, ради ребенка оставь в живых его мать.

Все доводы в пользу смертельного проклятия, которые еще недавно казались вождю такими убедительными, вдруг улетучились, а колебания его ожили вновь. Неведомая власть, исходившая от Мог-ура, была так сильна, что Бран с готовностью склонился бы перед ней и выполнил просьбу шамана. Но он тоже обладал волей, не позволяющей беспрекословно подчиниться кому бы то ни было. Не пристало вождю с легкостью изменять свои решения на глазах у охотников. И вопреки велению сердца Бран вознамерился стоять на своем.

Мог-ур понял по лицу Брана, что тот подавил в себе сомнения и сохранит верность своему слову. Великий шаман внезапно исчез. Потусторонние силы оставили его. Перед вождем стоял старый человек, закутанный в медвежью накидку, кривобокий и хромой. Он с трудом сохранял равновесие без помощи посоха. Наконец он заговорил – простыми, примитивными жестами, присущими обыденной речи. Взгляд его был непреклонен и в то же время полон страдания.