Клан Пещерного Медведя

– Бран, Эйла живет у моего очага с тех пор, как она вошла в наш Клан. Всякий согласится со мной, что женщины и дети смотрят на мужчину, у очага которого живут, как на пример для подражания. Глядя на него, они судят о том, каким следует быть человеку. Эйла судила об этом, глядя на меня. Я калека, Бран, – продолжал Мог-ур. – Но Эйла выросла у моего очага и привыкла к моему обличью. Неудивительно, что теперь она не видит уродства своего сына. У меня нет глаза и руки, половина моего тела отказалась служить и иссохла. Я всего лишь половина человека. Но, живя со мной бок о бок, Эйла не замечала этого. У ее сына здоровое тело. У него два здоровых глаза, две здоровых руки, две здоровых ноги. Эйла знала, мне было позволено жить. Почему же она должна была счесть своего сына недостойным жизни? Я отвечаю за Эйлу, Бран. Все проступки, которые совершила она, – упрек мне. Когда она впервые нарушила законы Клана, я не винил ее в этом. Я даже убедил тебя принять ее проступок как должное, Бран. Я Мог-ур. Ты доверяешь мне, полагаешь, что мне открыты желания духов. Тогда мне казалось, я верно истолковал их желания. Эйла вела себя так, как подобает женщине Клана, хотя порой ей было нелегко. Теперь я понимаю, что проявлял к ней излишнюю снисходительность. Я не сумел внушить ей, как строго она должна блюсти свои обязанности. Я редко бранил ее и ни разу не ударил. Я позволял ей делать все, что заблагорассудится. Теперь она платит за свои ошибки. Но, Бран, как я мог относиться к ней сурово? У меня никогда не было женщины. Ничто не мешало мне выбрать себе женщину. Ей пришлось бы жить у моего очага, но я не сделал этого. Знаешь почему, Бран? Знаешь, какие испуганные взгляды женщины бросали на меня украдкой? Как они старались не попадаться мне на глаза? Когда я был молод, у меня, как и у всех мужчин, возникала надобность, которая оставалась неутоленной. Потом я научился подавлять ее. Я поворачивался к женщинам спиной, чтобы они не видели – я подаю им знак. Женщины избегали меня, при виде меня они содрогались от отвращения. Я не хотел заставлять их утолять надобности этого уродливого тела. Но Эйла, впервые увидев меня, не отвернулась. Она потянулась ко мне, чтобы коснуться моего лица. Она не почувствовала ни страха, ни отвращения. Она первая обняла меня. Я родился в этом Клане. Здесь прошла вся моя жизнь. Но я так и не стал охотником. Какой охотник из однорукого калеки? Я был для Клана обузой. Меня дразнили, издевались надо мной, говорили, что я не мужчина. Теперь я Мог-ур. Никто не посмеет говорить со мной непочтительно. Однако обряд посвящения мальчика в мужчину никогда не устраивался для меня. Я сказал, что я половина человека, Бран. Нет, я вообще не человек. Только Эйла увидела во мне человека, а не великого шамана. Эйла полюбила меня. И я люблю ее, люблю как дочь женщины, которой у меня никогда не было.

Креб распахнул накидку, обнажив свое кособокое, перекореженное, иссохшее тело и вытянул вперед обрубок руки, который обычно скрывал.

– Бран, перед тобой тот, кого Эйла не считала калекой. Тот, в ком она видела человека. Тот, кого она любила. Взгляни на меня, брат. Мне было даровано право жить. Неужели сын Эйлы не имеет этого права?

Предрассветная мгла еще не рассеялась, когда люди Клана начали собираться на площадке перед пещерой. Капли утренней росы блестели на камнях и на листьях деревьев, крошечными бусинками сверкали в волосах и бородах людей. Ложбины тонули в тумане, и лишь горный хребет на востоке смутно темнел в белесой дымке.

Эйла лежала на своей подстилке, безучастно наблюдая, как Иза и Уба суетятся вокруг очага. Ребенок спал рядом с ней, сладко почмокивая губами. Эйла всю ночь не сомкнула глаз. Радость встречи с Изой быстро померкла, сменившись гнетущей тоской. Весь минувший день, томительный и бесконечно долгий, женщины у очага Креба почти не разговаривали, только обменивались взглядами, полными тревоги.

Этой ночью Креб не вернулся к своему очагу. Эйла видела, как он вышел из святилища, чтобы присоединиться к мужчинам, которых собрал Бран. Заметив ее, он торопливо отвернулся, но она успела поймать на себе полный любви и жалости взор. Вскоре после окончания совета Креб опять поспешил в прибежище духов. Эйла с Изой обменялись понимающими взглядами, и сердца у обеих сжались. Бран принял решение, догадались они. Креб должен подготовиться к тому, что предстоит завтра.

Иза принесла молодой матери чай в костяной чашке, из которой Эйла пила в течение всей своей жизни в Клане, и опустилась на землю рядом. Уба тоже подошла поближе. Им нечего было сказать Эйле в утешение. Все, что они могли, – оставаться с ней до конца.

– Все уже собрались. Нам тоже пора, – наконец подала знак Иза, забирая у Эйлы чашку, которую та даже не пригубила.

Эйла кивнула, поднялась, привязала сына. Глаза ее блестели от слез, когда она взглянула на Изу и Убу. С коротким вскриком отчаяния она простерла к ним руки. Все трое на мгновение прижались друг к другу и, терзаемые тяжелыми предчувствиями, направились к выходу.