Классик без ретуши

I. Преимущества неамериканского происхождения сейчас, в 1969 г., столь многочисленны, столь новы, столь волнующи, что может появиться иллюзия, будто тридцать лет назад, когда Владимир Набоков приехал в Соединенные Штаты, никаких преимуществ не было. Однако даже краткое перечисление нескольких чисто отрицательных свойств американского происхождения развеет любую возможность непонимания: Набоков, например, родом с планеты Европа, он свободен от шахт Норриса

^{229} или типографских причуд Дос Пассоса, у него иммунитет к чувству вины или предательства по поводу своей свободы. Как, скажем, римлянин, приехав в Техас и услышав вопрос из уст миллионера, что он думает по поводу его парка с классическими статуями, так и Набоков, улыбнется, пожмет плечами и промолчит по поводу монумента Драйзеру из несокрушимого американского гранита или суровой статуи Хемингуэя из бронзы с тщательно выгравированными, будто на средневековых латах, лучшими цитатами из его произведений. Джентльмену, защищенному прозрачной броней европейских манер и образа мыслей, простят провинциальные реплики, брошенные даже такому уважаемому рассказчику американских историй, как Фитцджеральд, если в ответ он позволит себе поинтересоваться: «А что они вообще делали в Париже в то время?» или: «Кто, надо бы спросить, вызвал их кризис?» На вопрос Фолкнера: «Почему вы ненавидите Юг?» — никто в бессовестно одноязычной Америке не может ожидать серьезного ответа от человека, говорящего на множестве языков.

Имея эти преимущества и тысячу других, Набоков получил полную свободу писать романы или ловить бабочек, не думая присоединяться к ужасной погоне за туземной бескрылой тварью Америки — за Реальностью. Когда городские ребятишки, сосредоточенно насупив брови, проносились мимо, размахивая сачками, Набоков изящно и бесшумно накрывал ее «Пниным» и никого не спрашивал, за кем это они охотятся.

И под хартией «Идеологии Реальности» Набоков не стал подписываться и принимать ее статьи о вере в то, что американское человечество спасет не Мессия, а Романист. Так же как американцы, воспитанные на карикатурах Херста^{230}, считают каждого интеллектуала чокнутым профессором энтомологии с сачком в руках, так и Набоков, едва отрывавший глаза от своих работ на двух языках, вполне мог составить неправильное представление о правоверных американцах. Ломать голову над природой и значением реальности — самая давняя и глубинная причуда Америки, уходящая корнями в реальности американской повседневной жизни.

Человек, лишенный такой причуды и имеющий вместо нее богатое чувство прошлого, вкус к иронии языка и положений, различным нюансам, скрытым шуткам, тайным посланиям, загадкам, будет именно тем человеком, который посмотрит на рождающийся Диснейленд и увидит за его фасадом простую обыденность. На это, разумеется, хватило бы Во или Хаксли — гений Набокова повел его дальше, очеловечивая то, что скрывалось под поверхностью. Восприятие и воображение Набокова пробились сквозь мозолистую привычку ожидания — его образы заменили поверхностное изображение некоторых призваний и положений. Его «Лолита» легла новым слоем на двухмерную картинку-мультяшку Диснейленда (и ее общепринятые правды и шаблоны), изменив понимание того, что представляют собой в действительности дети, что они чувствуют, чем занимаются.

Охотник за бабочками, как и созерцатель неба у Китса, пристально и долго смотрит на обыденность, понимая, что новое пятнышко или оттенок цвета могут возвестить о необычайном — подлинной награде для верного своему призванию наблюдателя. Однако охотник за бабочками, как я понимаю, редко глядит на комаров и мошек. Вкус, сознательный выбор, воспитание давно заставили Набокова объявить себя сторонником бабочек — это, положительно, преимущество, но, возможно, и недостаток. Потому что, если Красота вообще существует, весьма вероятно, что это мошка, а не бабочка.

II. В «Лолите» Набоков утвердился как гений кажущейся обыденности. Что он никогда не был в состоянии понять об Америке, так это ужасающую вездесущность действительной обыденности, которая, когда на нее смотрят, только заявляет о себе снова и снова. Техника раскрытия прозрачного мира Гумберта Гумберта не подойдет для тесного мирка Джека Портного^{231}.