Классик без ретуши

…Маленький Болотин поставил левую ногу, согнув ее в колене, на плетеный, в квадратных дырочках, венский стул, чтобы зашнуровать ботинок; концы шнурка были неровны, правый конец был длиннее левого, — ясно было, что левый растрепанный волокнистый шнурок, с которого давно слетел металлический заостренный книзу блестящий наконечник, никак не удастся втащить в последнюю дырочку, окаймленную вделанным в испод кожи металлическим же черным ободком. Несмотря на это, маленький Болотин с ожесточением ткнул шнурок, мусоля его, картаво чертыхаясь и в то же время нащупывая языком луновидное дупло в верхнем с правой стороны глазном зубе…

Руль. 1930. 19 января. № 2781. С. 8

Джон Хейденри

ВЛАДИМИР В СТРАНЕ ЧУДЕС^{270}

<…>Vladenchka, do you still dreamOf things that are not what they seem?Of things transpiraled through time and space,Made lovelier in a better place?My father, yes I still recallThe Blue Ladore and Ardis Hall.

And is there honey still for tea? And is there yet a place for me?

John Heidenry. Vladimir in Dreamland// Commonweal. 1969. May 9. P. 234

Кларенс Браун

ЭПИСТОЛА АПОСТОЛА

Владимир! Вла-Вла! Папа Лолы!(Пусть дерзновенен мой привет) Те берега пусты и голы, Где нет тебя уж столько лет!(Недосягаем он, угрюм. Кошмарен взгляд его альпийский. Но старомодный тот костюм

Прекрасен, как павлин индийский!)Американец ты, хотя бы Последнего призыва. Но Пора домой. В Монтрё арабы Пускай живут: тебе ж грешно.Вернитесь к нам! (Увы! Глагол Не в том лице, что нужно здесь. И без того он будет зол…) Излишнюю оставьте спесь!Здесь Эдмунд Вильсон, Лоуелль Роберт Певцов отечественных бьют. Давно пора им между ребер

Кинжал вонзить! Будь дик и лют!От Принстона и до Корнеля Закатят громы «Здравия!»От всех, кому так надоели И Беккет и Моравия.Вернитесь к нам, в наш Sodom East, Где блудный сын семейства рот — Горизонтальный мемуарист, Фрейдист и умственный банкрот —Соперничает с милой «Адой». Ему бы лучше — ни гугу! Уж лучше дантовского ада Ему гореть в седьмом кругу!

Вот вам роман: герой, портной, И день и ночь валяясь в ванне,Своей умелою рукой Играет соло на органе.Спасите ж нас от музыканта Уединенного! И вновь, Назло судьбе и коммерсанту, Нам правду пойте и любовь!

Clarence Brown. Эпистола апостола // Nabokov. Critisism, reminiscences, translations and tributes. London: Weidenfeld and Nicolson, 1971. P. 350–352

Дедалус <Умберто Эко>^{271}

НОНИТА

[Настоящая рукопись была передана нам начальником тюрьмы небольшого городка в Пьемонте. Скупые сведения, которые он сообщил нам о таинственном узнике, забывшем рукопись в камере, загадочность, окутывающая дальнейшую судьбу ее автора, некоторая необъяснимая уклончивость тех, кто знал человека, написавшего эти страницы, вынуждают нас довольствоваться тем немногим, что осталось от рукописи: прочее съели мыши. Надеемся, что на основании сохранившегося читатель сможет составить представление о необыкновенной истории этого Умберто Умберто (а не был ли случайно таинственным узником Владимир Набоков, скитавшийся по Лангам, и не показывает ли эта рукопись другое лицо изменчивого имморалиста?). Надеемся, что читатель сможет извлечь урок, скрытый в этих страницах, — урок высшей нравственности под покровом либертинажа.]

Нонита. Цветок моих отроческих лет, томление моих ночей. Увижу ли я тебя снова. Нонита. Нонита. Нонита. Три слога, подобные нежному отрицанию: Но-Нии-Та. Нонита, я буду помнить о тебе, пока твой образ не покроется мраком, а твоим пристанищем не станет могила.