Клеопатра

Она дала сыну домашнее имя Антос — «цветок» и часто звала его Антулёс — «цветочек». Хармиана, уже вступившая на путь движения к старости, сделалась чрезвычайно привязана к ребёнку, но Маргарита, естественно, нисколько не ревновала. Выбежав ранним утром в сад, наслаждаясь своим выздоровлением и возрождённой быстротой движений, босиком, чтобы ощутить ступнями землю и влажную от росы траву, она видела сидящую в деревянном резном кресле под пальмами Хармиану с младенцем на руках. Её воспитательница уже начала полнеть и с видом довольства удерживала на толстых коленях обеими руками малыша, завёрнутого поверх тонких пелёнок в зелёное шёлковое одеяльце. Большие, тоже босые стопы Хармианы виднелись из-под платья, крепко, плотно опирались о землю. Округлое лицо с наметившимся уже удвоением подбородка улыбалось горделиво, глаза глядели гордые, чёрные, чуть выпуклые... Маргарита подбегала к ней, живо склонялась к малышу, нежно-нежно прикасалась губами к нежнейшей щёчке... Мальчик был настоящий Лагид — прелестное личико греческого ребёнка, большие живые глазки, нежная смуглость кожи... Ему скоро должен был исполниться год. Клеопатра почти не выезжала из усадьбы, занималась исключительно собою, восстановлением своего здоровья, и маленьким сыном. Она играла с ним, учила его говорить, пела ему греческие и египетские песенки, танцевала перед ним, сидящим на высоком детском стульчике, вызывая его детский звонкий смех... В ответ на извивы её рук он тянулся к ней своими маленькими руками, она прерывала танец, бросалась к ребёнку, схватывала его на руки, покрывала его личико и тельце поцелуями, кружилась, держа его, прерывисто, радостно смеющегося, на вытянутых руках... Всё в нём умиляло её. Она любовалась его крохотным фаллом и, вытянув губы, целовала чмокающе... Она весело нюхала его густые, разных оттенков коричневого, немного зернистые испражнения, и сама обмывала его в тазу под струёй чистой воды из кувшина, который держала та же Хармиана, а царица ласково пошлёпывала ребёнка по круглым нежным и плотным ягодичкам... Она подражала его нежному звонкому лепету певучему, ползала перед ним на четвереньках, звала «нежным болтунишкой»... Максим Александриу, в распоряжение которого она фактически предоставила управление столицей и страной, прислал в усадьбу письмо, прося принять его. Он прибыл в открытой колеснице-повозке, в сопровождении небольшой — человек десять — свиты слуг, одетых в чёрно-жёлтые одежды. Он сам правил быстрыми хорошими лошадьми, ноги его были обуты в крепиды из цветной кожи, гиматий был яркий, синего цвета. Он очень возмужал, но смотрел на неё по-прежнему с этой странноватой смесью насмешливости и доброжелательства во взгляде щурящихся черно глаз. В обычной своей манере, с этим подразумеваемым пожатием плечей, несколько вяловато и с лёгкой насмешливостью в голосе, он сказал ей, что хорошо бы, то есть следовало бы, то есть это необходимо — показать её сына александрийцам. Он говорил, немного растягивая слова, что было бы хорошо, если бы она... говорил, как нечто необязательное... Хорошо, если бы она показалась в Александрии... так... неофициально... И она показалась в Александрии, в открытых носилках, на площадях, на главных улицах... Это продлилось целый час... Она была в зелёном платье с длинными рукавами и с браслетами поверх рукавов. Голова покрыта шёлковым бахромчатым покрывалом-шарфом, так, чтобы уши оставались открытыми. Маленький сын сидел или стоял на её коленях, упираясь мягкими красными сапожками, одетый в платьице ниже колен, из-под круглой вязаной шапочки смотрело весёлое личико, он размахивал пёстрой деревянной птичкой, накреплённой на выкрашенную в зелёный цвет палочку... Люди приветствовали царицу и наследника... Потом она тихо покачивала на руках уснувшего мальчика; ей казалось, что всё в её жизни хорошо и просто... Сын всё рос и рос. Его лепет звонкий постепенно преобразовался в слова и даже в незавершённые ещё фразы. Он говорил громко и напористо, звонко раскатывал детское «р-р-р!». Она смеялась и смеялась. Подносила кошку Баси к мозаическому забавному изображению собаки на стене в маленьком зале его покоев. Кошка мяукала, протягивала лапку сердито. Маленький мальчик заливался хохотом... А потом он уже бегал, переваливаясь, топоча ножками, тащил за собой игрушечную двухколёсную повозочку на тонкой верёвке... Она присаживалась на корточки, гречанка, в опоясанном под грудью хитоне, чёрные волосы забраны к темени тяжёлым узлом, протягивала руки, он подбегал, прижимала к его щёчкам ладошки...

Покамест длился этот ужас родов и потом, когда она лежала слабая, окровавленная, она твёрдо, всем своим существом знала, что больше никогда не будет рожать! Но теперь она сделалась вновь здорова и весела, и переполнена упругой жизнью, и бегала с маленьким сыном наперегонки... Она поймала его за животик, прижала к груди, он махал ножками... Она подумала, что хотела бы ещё родить!..