Клеопатра

— Ля! Ля! Ля! — кричала она. — Ты вернулся, мой прекрасный юноша! Красивее, чем был! Ля! Ля! Настоящий мужчина! Какие плечи! Какое лицо! Какой стан! Честь и слава старухе, которая тебя вынянчила! Отчего ты так бледен? Наверное, жрецы в Анну морили тебя голодом? Нет, не истощай себя! Боги не любят скелетов. «При тощем желудке — тощая голова!» — говорят в Александрии. Для нас это счастливая минута, радостный день! Иди же, иди!

Она крепко обняла меня, но я оттолкнул её.

   — Мой отец! Где мой отец? — вскричал я. — Я не вижу его!

   — Нет, нет, не бойся! — отвечала она. — Его святость чувствует себя прекрасно. Он ждёт тебя в своей комнате. Проходи же. О, счастливый день! О, счастливый Абуфис!

Я пошёл, вернее побежал, и скоро достиг комнаты великого жреца. За столом сидел мой отец, Аменемхат, мало изменившийся, хотя постаревший. Я подошёл к нему, опустился на колени и поцеловал его руку. Он благословил меня.

   — Взгляни на меня, сын мой, — сказал отец, — дай моим старым глазам рассмотреть твоё лицо, чтобы прочесть в твоём сердце!

Я поднял голову, и отец долго и серьёзно смотрел на меня.

   —  Я знаю всё, — произнёс он медленно, — ты чист сердцем и силён в мудрости, я не обманулся в тебе. О, как медленно и грустно тянулись годы, но я хорошо сделал, что услал тебя отсюда! Теперь расскажи мне о своей жизни, письма ничего не сказали мне, а ты ещё не знаешь, мой сын, как тоскует отцовское сердце!

Я рассказал ему всё. Мы просидели долго, за полночь, в беседе. В конце концов отец сказал мне, что я должен готовиться к посвящению в мистерии, которые должны быть известны избранникам богов.

В продолжение трёх месяцев я и готовился к ним, согласно священным обычаям страны. Я не ел месяц, постоянно находился в святилище, изучая тайны великого жертвоприношения и священной матери богов, молясь перед алтарями. Душа моя стремилась к Богу, и в грёзах я приобщался Невидимому, пока земля и все земные страсти и желания совершенно не забылись мной. Я не желал более мирской славы; моё сердце, подобно орлу, парило в вышине, голос мира не находил во мне отклика, и зрелище земной красоты не восхищало его. Надо мной простирался огромный небесный свод, по которому двигались неизменные процессии звёзд, равнодушно смотря вниз на жалкие судьбы людей, где восседал на сияющем престоле Бог, созерцая колесницу судьбы, катившейся из сферы в сферу.

О, великие часы священного созерцания! Кто может, вкусив вашу прелесть, снова мыкаться на земле? О, порочная плоть, влекущая нас в бездну! Я хотел бы совершенно уничтожить тебя, чтобы дух мой свободно искал Озириса!

Месяцы искуса быстро пролетели. Близился священный день, когда я должен был соединиться с всеобщей Матерью. Никогда ночь не ждала так страстно рассвета, никогда сердце влюблённого не ждало так нетерпеливо прибытия невесты, как я жаждал лицезреть твой сияющий лик, о Изида! Даже теперь, когда я вероломно изменил тебе и ты отвернулась от меня, Божественная, моя душа рвётся к тебе, и я знаю... Но я не должен, не могу говорить об этом и буду продолжать свою историю.

Семь дней продолжался праздник, вспоминались страдания Озириса, вспоминалась печаль матери Изиды и славное пришествие Хора, сына мстителя, от бога рождённого.

Всё это исполнялось согласно древним обычаям. Лодки плавали по священному озеру, жрецы бичевали себя перед святилищами, и священные изображения до поздней ночи носились по улицам. На седьмой день, когда солнце закатилось ещё раз, собралась большая процессия воспеть печали Изиды и искупление греха.

Молча шли мы из храма по городским улицам. Впереди шли слуги, расчищавшие нам путь, потом мой отец Аменемхат во всём своём жреческом одеянии, с кедровым посохом в руке. Я, неофит, шёл за ним, одетый в чистую полотняную одежду, за мной жрецы в белых одеждах, с священными знамёнами и эмблемами богов. Потом несли священную лодку, и шли певцы и плакальщики. Всюду, куда падал взор, шли толпы народа, одетого в траур по Озирису.

В молчании прошли мы улицы, достигли стены храма и вошли в него. Как только мой отец, великий жрец, вошёл под ворота наружного портика, нежный женский голос начал петь священный гимн: «Воспоём смерть Озириса, поплачем над его поникшей головой! Свет мира погас, и мир покрылся мрачной скорбью! Звёзды небесные скрылись в беспросветной мгле! Изида горько оплакивает Озириса! Плачьте вы, звёзды, огни, реки, рыдайте горько, дети Нила, оплакивайте смерть вашего господина!»

Певцы остановились на высокой нежной ноте. Толпа же запела печальный припев:

«Мягко, мерною стопою вступим мы в святилище! Нежно взовем к усопшему: вернись, вернись к нам, Озирис, из холодного царства смерти! Вернись к тем, кто чтит память твою и воздаёт тебе поклонение от века!»

Певица снова начала: «Мы идём в храм через семь переходов священных, и эхо вторит нашему плачу, неся жалобные звуки в тот далёкий мир, в нетленные обители, где плачут священные сёстры Изиды и Нефтида над беспробудно уснувшим Озирисом!»