Клетка

Возмущала не наглость брата, а легкая, поэтическая, что ли, везучесть его, не путом добытая, не умом или страданием, а задарма; баловень судьбы одарялся счастливыми совпадениями, они сыпались на него, как снежинки в декабре, как капли дождя в мае. Родителей растерзали - а с него волосинка не упала, сотни тысяч неумелых красноармейцев полегли в бою или умерли с голоду, а Клима на сытые хлеба пригласили в теплую избу; миллионы людей мерзли, гибли, молили о пощаде, а Клим жрал украинское сало и голландский сыр, занимаясь к тому же любимым делом; все немецкие прихлебатели отправились в Сибирь - братец («братан»!) преспокойно живет в Москве, не ведая той неопределенности, в какой существует Иван рядом с Кашпарявичусом, который то ли из СС, то ли из НКВД. Поразительное везение, слепое, безоглядное, обойдется оно боком, надо решительно менять образ существования, в служебном подвале этом Клим заработает туберкулез, подвал потому так легко отдан пришлому иногороднему, что жить в нем нельзя, от двух труб вдоль стены пышет доменным жаром, спать можно только при открытой на лестницу двери, летом же здесь сыро, а сам подвал - мышеловка, из нее не выскочишь, когда на лестнице зацокают сапоги энкавэдэшников.

Иван разложил на верстаке телогрейку и заснул.

Он видел нехорошие сны - подвал гестапо и того щуплого палача, что поглаживал, петушком подавшись вперед, свои ягодицы; и все же вчерашний день, решил он утром, был счастливым, он запомнил: 17 февраля 1946 года, шел снег и было ветрено. Стараясь не шуметь при спавшем еще Климе, он прибрался, вымыл пол, смотался в магазин, вернулся с мясом и фруктами, благо рынок почти рядом. Он всматривался в спящего Клима, в лицо его, дергавшееся в мучительном сне; да, брат настрадался, но так и не стал мужчиною, все тот же ребячий ум, все та же неудержимая пылкость речи и мысли, и тем не менее он прав: только в работе мысли, бьющейся над кислотою, смысл и спасение, смысл не просто всего бытия земного и неземного, а исход их общей судьбы, им обоим эта власть - что кость в горле, и - так уж получается - одолеть эту власть, стать над нею и возвыситься смогут они единственным путем - раскрыв тайну наследственности, сама жизнь толкает их на совершение чего-то великого, даже если это великое сейчас - подметенный пол, колбаса и крабы на столе, хорошее вино. Они пили его, смеялись, болтали, строили грандиозные планы, Клима на полчасика позвали в квартиру управдомши; им хорошо было до семи вечера, потом Иван снарядил Клима на смену, уложил в его чемоданчик плотный ужин и легкий завтрак, пахучий сладкий чай в термосе, и строго наказал: кушать в одиночку, добротной жратвой не бахвалиться, деньги у них есть, много денег, покупай что хочешь, но отдельными предметами, в разных местах, так, чтоб не приметили. А ушел Клим - Иван расхохотался, так смешно было и так горько! Императорская власть послала когда-то Михайла Ломоносова учиться в Германию, с нетерпением ждала полезного для России лапотника, ныне же большевики всю свору спустили на обученного в Германии генетика, а тот никак не поймет существа бесовского этой советской власти, в ней все вывернуто наизнанку; в аграрной программе РСДРП крестьянам обещались земли за Уралом, а пришли большевики в Кремль, обосновались, осмотрелись - и под конвоем погнали кулаков в Сибирь. Противнее всего - приспосабливаться к знакам и символам этого отродья, здравый смысл говорит: надо уходить в глухое подполье, снять квартиру в Подмосковье, купить или украсть лабораторную технику, целиком погрузиться в работу, но другой смысл, вечно бодрствующий и от любого шороха вздрагивающий, напоминает: универмаговский штамп в паспорте - спасение, лень в России беспробудная, надзор за потенциальным врагом народа ведомства спихивают друг на друга, милиция глянет на штамп («Принят на работу в…») - и потеряет интерес к случайно задержанному. Следовательно, уходить из универмага пока нельзя, но уж книги и журналы добыть можно.