Клетка

Новых книг нет, следов женского присутствия не наблюдается, ничто не изменилось; Иван двинулся вдоль стен, как при обыске, по часовой стрелке, не отводя глаз от вжавшегося в миллиметровку Клима, и, когда приблизился к кровати, понял - по дрогнувшему карандашу, - что сюда надо лезть, под подушку, под матрац. Запустил руку и нашел наконец то, что искал. Вырезка из газеты - центральной, не местной, не областной; «Правда» или «Известия», судя по шрифту, то есть указующее чтиво для всей страны, распространяемое при любых обстоятельствах и рассчитанное на то, что упомянутый в газете человек о себе узнает, даже если он слепой, глухой, немой и неграмотный. Так взбудоражившие Клима строчки отыскались сразу, всего лишь одна фраза: «В предвоенные годы новые пути проложили работы нашего коллеги К. Е. Пашутина, тогда еще студента, успешного в области генетики». Будто он уже - теперь, сейчас! - доктор наук! И эта корявость - «успешного в области генетики»! И хотя автор статьи, некто Иванов, вроде бы сотрудник Института экспериментальной биологии, фраза выдает его с потрохами, фраза из того канцелярского обихода, каким пишутся официальные бумаги, подшиваемые в следственное дело. Клима выманивали, приглашали покинуть неизвестное Лубянке прибежище, оповестить о себе, подать голос, а там уж они закрутят свою карусель, чего не может не понимать Клим и тем не менее лезет в подставленный капкан. Вновь рука Ивана оторвала брата от пола, приставила его к стене, Иван заговорил сквозь зубы, время от времени встряхивая Клима, словно пробуждая его от сладких снов, внушая дурню, что никому он в этой стране не нужен, ни один журнал не опубликует статью, не одобренную ученым советом и не сопровожденную отзывами велеречивых корифеев, которые отнюдь не доброжелательно встретят нежданно-негаданного конкурента, и все писания его отвергнутся теми, кто называет себя формальными генетиками: они, придушенные идеологией, тыкнут автора носом в отсутствие четких философских позиций, а уж банда, вообще отрицающая материальность генов, взбесится… Растопчут - предрек Иван злобным шепотом, но самое наихудшее - если Климу раскроют объятия, если в редакционных кабинетах его начнут нахваливать; да, ему дадут порезвиться, работы его будут кочевать по ученым советам и разным совещаниям, новоявленному пророку подсунут апостолов, а потом МГБ свяжет все ниточки связей в узелки и объявит о раскрытии очередного заговора, возглавляемого злейшим врагом советской власти и советского народа, изменником Родины Пашутиным, добровольно сдавшимся в плен и верно служившим оккупантам; да это ж такая лакомая добыча для Лубянки, что они Климу баб и водочку таскать будут - в камеру, естественно; какое поле деятельности распахано будет всеми управлениями и отделами этой подлой госбезопасности, сколько подзаговоров будет изобретено, сколько уголечков будет тлеть в ожидании мехов, которые раздуют еле видимые язычки пламени до всесоюзного или даже всемирного пожара, и два поколения следователей будут обеспечены работой, и даст им ее провокатор Пашутин, успешный не только в области генетики. Проклят он будет потомками, могилу его заплюют!

Едва Иван сказал о могиле, как брат напрягся, оттолкнул его и заговорил. Да, сказал он, имя его уже проклято, Клим Пашутин служил у немцев, он знает, что в эту, советскую, науку ему не войти, не пролезть, но крохотное упоминание его в печати обострило в нем все чувства и предчувствия; в какой-то ненастный день он расплакался у озера, потому что почуял: день этот не последний, но и не в ряду бесконечных суток, скоро настанет предсмертный миг, он умрет, против чего не возражает, но ему хочется остаться вечно живым в том неовеществленном мире, который есть царство мысли, в погребальнице страданий, выпавших на долю светочей разума. С детских лет жил он под обаянием мук, перенесенных величайшими людьми науки; они не умерли, эти люди, они живут в человеческих представлениях, они, как водяные знаки ассигнаций, на каждой странице давно написанных книг, их глаза, их брови, ступни их ног - в формулах и уравнениях, их страсти по-прежнему юны, их ошибки величественны, они общаются друг с другом, Линней, к примеру, с Аристотелем, Лавуазье - с Фукидидом, все они, опосредствованные смертью и всечеловеческой памятью, говорят, спорят, негодуют, женятся, выращивают детей - все там, в том мире, где нет уже смертей; Клим хочет быть с ними, он обязан поговорить с Грегором Менделем и Карлом Вирховым, ему надо мягко упрекнуть Чарлза Дарвина за его огульную веру в естественный отбор, и Ламарку не мешало бы кое-что шепнуть; войти же в этот мир можно только через проходную, где пропуском всегда была известность, мировая, планетарная, геростратова - да-да, все в тот мир попали, что-то разрушив, что-то подпалив, вот почему надо написать семь или восемь работ, найти соавтора, законопослушного гражданина с безупречным прошлым, человека, страстно жаждущего славы, с ним-то и можно поделиться, так сказать, лаврами первооткрывателя…