Клетка для райской птички

– Да я пить-то совсем не собирался, – угрюмо произнес Мишка Шняга. – Вернее, пить мне уже недели две жуть как охота было. Только я держался. А тут Трофимыч. И магарыч, будь он неладен. Я, как в час с обхода пришел, решил посмотреть, что Трофимыч в пакет наложил. Думал, съестное там есть. Я ведь на смену не готовился выходить, вот ничего с собой и не взял. Можно было, конечно, у Карагодина стрельнуть, но я сначала решил в запасах Трофимыча покопаться. Ну вот. Заглянул в пакет, а там бутылка. Водка импортная. Дорогая. А еще огурчики маринованные, полбулки хлеба, ветчина. И еще кое-что из продуктов. Продуктам я обрадовался, а насчет водки удивился. В музее все знают, что мне спиртное даже нюхать нельзя. Даже показывать! А тут целая бутылка. Да еще после двух недель борьбы с желанием. Да еще на дежурстве. В общем, странным мне это показалось. Убрал я пакет, лег на диван, решил – посплю. Лежу, а сам все время про бутылку думаю. До четырех утра промучился, потом не выдержал. Думаю, до конца смены всего каких-то пару часиков осталось. Выпью разок, а бутылку на улицу выставлю, чтобы не соблазняла. Понятное дело, сам себя уговаривал. Но к тому времени запас моей стойкости окончательно иссяк. Взял я пакет, стаканы, бутылку с водой захватил. Не умею, знаете ли, пить без запивки. Спрятал все под куртку, на случай, если в коридоре с Петром Семеновичем столкнусь. Думал, скажу ему, что пораньше решил обход сделать. По правилам этого делать не положено, но мы иногда пренебрегаем. Все, кроме Карагодина, естественно. Он у нас мужик правильный. В общем, решил: была, не была, пойду.

Воронков помолчал, порыскал глазами по комнате.

– Мне бы водички глотнуть, – попросил он, – а то в горле с непривычки пересохло.

Я достала из сумочки бутылку минеральной воды, предусмотрительно захваченную с собой, протянула Воронкову. Он отвернул крышку. Вода с шипением полилась через край. Мишка ловко перехватил бутылку так, чтобы вода не попала на одежду, подождал, пока шипение утихнет, и поднес горлышко к губам. Пил Мишка жадно, большими глотками. Остановиться смог только тогда, когда воды осталось чуть на донышке. Виновато глядя на меня, он протянул бутылку обратно.

– Допивайте, не стесняйтесь, – поспешно отказалась я.

Воронков допил остатки вожделенной влаги, вытер губы рукавом и продолжил рассказ:

– Пошел я, значит, в южное крыло. Там у нас ремонт сейчас идет. Да вы, наверное, знаете. А еще в этом крыле запасной выход. Он уже два месяца без сигнализации стоит. Ремонтники что-то повредили. Мы директору докладывали, а у него все средств не было отремонтировать. Так и осталась эта дверь без сигналки. На щеколду закрывалась и на ключ. Этот ключ всегда в тамбуре висит, на случай пожара положено. Я дверь тихонько открыл, вышел на крыльцо. Расположился там. Достал бутылку, кусок булки отломил. Налил в один стакан водки, в другой воды. Выпил, водой запил, булку откусил, и все! Больше ничего не помню. Хоть режьте меня.

– И как в подсобке оказались, не помните?

– Не помню. Провал памяти полнейший.

– А раньше с вами такое случалось? – спросила я на всякий случай.

– Никогда. Сколько пью, такое со мной впервые. Полстакана даже не налил.

– А следователю вы все это сообщили?

– Пытался. Он даже слушать не хочет. Вы, говорит, все мастера истории фантастические сочинять, лишь бы от себя подозрение отвести. А я и сам понимаю, что история моя на правду мало похожа. А только я-то точно знаю, что не вру. Вот и выходит, что сгноят они меня в тюрьме за чужие грехи.

– Посмотрим, – ответила я и задала очередной вопрос: – Вспомните, Михаил, вы сказали, что вам звонил Трофимыч, так?

Воронков согласно кивнул.

– Он представился или вы узнали его по голосу? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать. Это очень важно.

Воронков послушно задумался. Потом ответил:

– Не помню. Вроде как я сам спросил: «Трофимыч, ты?», а он уже поддакнул. Да больше и некому было. Я сколько в музее работаю, ни одного случая не помню, чтобы Карагодин со смены отпрашивался. Никодим Трофимыч – тот, бывало, уходил. Особенно когда дачный сезон начинался. Вот, как сейчас. Я и не удивился поэтому.

– Вы сказали, что голос было слышно будто издалека, верно? – Дождавшись утвердительного кивка, я продолжила: – Значит, можно предположить, что это вовсе и не Трофимыч был?

Воронков, ошеломленный таким предположением, во все глаза уставился на меня.

– А ведь верно, – сказал он, когда первый шок от услышанного предположения прошел, – связь настолько плохая была, что я даже слова с трудом мог разобрать, не то что голос узнать. Только ведь на дежурство-то он не явился. Значит – сам звонил.

Возникшая было надежда угасла, и Воронков понуро опустил голову.

– Это мы выясним, – сказала я. – А вы, вместо того чтобы слезы пускать, ответьте еще на один вопрос: мужчина, что от Трофимыча пакет передал, как-то представился? Может, имя сказал, или кем Трофимычу приходится, или еще что-то запоминающееся.

Воронков усиленно вспоминал. Мне даже показалось, что я слышу, как шевелятся его извилины.