Клетка и жизнь

Н. Н. Блохин, с которым раньше у отца были в принципе хорошие отношения, решил назначить директором Института экспериментальной онкологии некомпетентного жулика, которого они хорошо знали. Силы были не равны, но отец считал, что это конец нормальной работы, и тогда он на несколько месяцев бросил занятия наукой и сосредоточился на борьбе. На работе и дома постоянно разрабатывались планы, привлекались журналисты и т. д. Они победили. Потом этот и другие эпизоды мне лично помогали не опускать руки много раз.

Вообще отец был задорным, остроумным, много всего любил, и не только науку. Он говорил, например, что хочется выучить японский, а вот нет сейчас времени, выйду на пенсию и буду учить. Когда смотришь сейчас на все фотографии до 2004 года, есть полное ощущение, что отец полон сил и все еще впереди.

Но вот 2004 год: отец все больше сосредотачивался на работе, тем более, что большинство любимых первых учеников разъехались и стали сами руководителями лабораторий — кто в Америке, кто в Израиле. Отец вновь оказался на «первой линии».

В этот день он спешил к начальству, потому что появилась возможность «выбить деньги» для новой видеокамеры к конфокальному микроскопу. Камеру он пробил, но воспользоваться ею не смог: выйдя от директора, он понял, что почти ничего не видит. Произошло кровоизлияние в глаз, и тут выяснилось, что другой глаз он потерял раньше, а мы и не заметили… Мало что могло быть для него хуже: он не мог уже видеть толком любимые клетки и не мог больше читать…

Конечно же мы все, особенно мама, делали все возможное и невозможное, чтобы сгладить эту потерю. Мама создала замечательные условия для его жизни, сама подучила английский, постоянно читала ему вслух, включая научные статьи. Сотрудники многое рассказывали, отец и сам пытался читать через сканеры, но получалось очень медленно: он мог увидеть одновременно на экране только несколько букв. Учил дома биологии школьников. Отец даже записал видеолекции на канале «Культура», уже будучи практически слепым. Он долго тренировался, как вслепую указкой попасть в нужное место на картинке. Очень уж ему хотелось быть «в строю». Но все эти усилия никак не могли обеспечить того интеллектуального напряжения, к которому он привык. Стали присоединяться и другие болезни. И отец стал меняться психологически. Он, который всегда побеждал, стал проигрывать самой жизни. Мое сердце разрывалось от этого, но никак не получалось сделать его прежним.

В последние годы у отца стала нарастать и сильная физическая слабость, он все хуже ходил, а потом появились и проблемы с дыханием, и 20 мая 2017-го его пришлось срочно госпитализировать. Мы, все родные, собрались вокруг него. Моя сестра Галя приехала из Америки, Анюта, младшая внучка, — из Англии, мы с мужем срочно вернулись из Италии. Мама не отходила от него, держа почти все время за руку. Отец уходил… В это время позвонили его сотрудники Тоня Александрова и Наташа Глушанкова и сказали, что хотят навестить отца завтра. Я говорю: завтра может быть поздно уже, приезжайте скорее, если хотите успеть при жизни.

Когда они приехали, отец уже не разговаривал, плохо дышал и был уже близок к коме. Не знаю, как я догадалась, но я попросила Тоню с Наташей начать ему громко рассказывать о своих научных успехах за последнее время. Они посмотрели на меня, как на ненормальную, но отказать не смогли. Примерно через десять минут их рассказа отец открыл глаза и сказал: «Опыт с кадхерином надо повторить». После этого ему стало лучше, и он прожил в больнице до 30 июня. Каждый раз, когда ему становилось похуже, надо было что-то новое рассказать про науку, причем халтура не проходила: истощившись, я по второму кругу стала рассказывать нашу работу про вирусы при инфаркте, но он это тут же остановил: «Мы же это обсуждали уже!»

Сила его интереса к жизни, и особенно к науке, преодолевала даже дыхание Чейн-Стокса! В больнице он вдруг стал прежним отцом: сильным и поддерживающим всех нас. Мы с ним всерьез поговорили о том, стоило ли мне, помимо больных и науки, заниматься еще административной работой: мне важно было очень, что он думает про это. Анюта обсуждала с дедушкой тему своей диссертации в Оксфорде по нейробиологии, и это, как он говорил, его очень поддерживало. Но и Анюта говорит, что ей было важно проговорить детали работы с дедушкой. (Отец, конечно, был очень рад, что Анюта продолжила занятия наукой именно в Англии, которую он так любил и ездил туда работать молодым.)

Приезжали его ученики Володя Гельфанд и Леня Марголис из Америки и говорили с ним про науку, с Григорием Явлинским отец обсуждал политику. После каждой такой встречи он говорил о том, как ему важно и интересно это было. И я своими глазами видела, как он оживал и как ему все любопытно. За неделю до смерти он сказал о том, что очень еще не хочется умирать, потому что еще любопытно на все посмотреть.

^{Максим Кантор за работой над портретом Юрия Марковича. 2013 г.}