Клятва. История сестер, выживших в Освенциме

– Спускайся вниз, – велит он, повернув голову, чтобы следить за тем, куда смотрит охранник на вышке, и бросает мне через колючую проволоку кусочек хлеба. Когда я, выбежав из дверей, хватаю этот кусок, у моих ног приземляется завернутый в бумагу камень. Записку я тоже хватаю и несусь обратно к дверям, пока охранник снова не повернулся лицом к лагерной дороге. Запыхавшись, я уже за дверью кладу хлеб в карман и комкаю записку, а потом как ни в чем не бывало прохожу мимо Эльзиной комнаты. В уголке на втором этаже разворачиваю записку и читаю: «Как прочтешь, порви на мелкие кусочки. Когда нас привезли сюда, здесь было 12 000 русских солдат. Осталось 5000. 7000 расстреляли. На вас их форма. Я из Варшавы». Я рву записку, возвращаюсь на первый этаж и, отстояв очередь в туалет, избавляюсь там от клочков.

На второй день мы уже видавшие виды узники – хлеб едим не торопясь, а чай отхлебываем, словно драгоценнейшую редкость. Миска привязана к поясу, ложка в кармане. На поверку встаем вовремя, поскольку проспавших бьют. Мы быстро учимся.

Снаружи я замечаю человека, который кинул мне хлеб. Он кивает.

Организовав клочок бумаги, я царапаю на нем: «Спасибо за записку. Где убивают русских?» Я пытаюсь забросить камень за стену, но промазываю. Лишь с третьего раза мне удается перекинуть записку через электрическую ограду, и там она падает к ногам того мужчины.

Вертя головой, я стараюсь делать вид, что ничего такого не делаю, и облегченно вздыхаю, убедившись, что моя хилая попытка общения осталась никем не замеченной.

Вдоль блока 1 стоит очередь вновь прибывших хорошо одетых женщин. А с другого конца барака выходят только что обесчеловеченные узницы в русской форме. Мой пульс учащается. Прищурившись против солнца, я внимательно изучаю одно из лиц в толпе – мое сердце узнает его раньше, чем глаза.[21]

– Данка! – Ее прекрасных каштаново-рыжих волос больше нет, но им не сбрить ее мягких, наивных глаз, не испортить ее хорошенького личика.

Карта, составленная на основе воспоминаний Рены. Некоторые детали уточнены директором музея (Освенцим, Польша). Стену между женским и мужским секторами снесли в 1942 году, после перемещения женщин в Биркенау. Звездочкой обозначена стенка, у которой проводились расстрелы

Мои руки так и тянутся обнять ее покрепче. Если бы только прикоснуться к ней – я бы ни за что ее не отпустила, но это невозможно: за новенькими приглядывает человек с автоматом и собакой.

Я держу себя в руках и не двигаюсь с места, но вижу ее, и этот момент узнавания дарит мне смысл и волю к жизни.

Новенькие начинают беспорядочно толпиться, и я, воспользовавшись моментом общей неразберихи, пробираюсь к ним.

– Данка! – Я обхватаю ее хрупкие плечи. Пару мгновений она с ужасом смотрит на пристающую к ней незнакомку. Сердце мое падает вниз: она не узнает меня. Но тут она обнимает меня за шею и сквозь всхлипы шепчет: «Рена!»

– Стройся! Живее! – орут эсэсовцы.

Я одной рукой придерживаю Данку за плечи, чтобы не дать ей свалиться в обморок.

– Когда ты в последний раз ела?

– Не помню. Ох, Рена, это было ужасно. В вагоне такая давка. Мы сидели друг у друга на головах. Просто кошмар!

Меня пугает ее блуждающий взгляд.

– Почему ты вообще здесь очутилась?

– Потому что здесь ты. – У нее такой наивный, молодой голос.

– В смысле?

– Наши друзья хотели укрыть меня на ферме, но я получила твое письмо и сказала им, что поеду работать вместе с сестрой. У меня, кроме тебя, никого нет.

– Данка, тебе не надо было сюда приезжать. Нам обеим надо было остаться в Словакии и спрятаться. Тут плохо… очень плохо.

– Марш! Стройся! – Блоковые пихают нас в шеренгу, чтобы вести новых узниц в блок 5.

– Пойдем. – Я подталкиваю ее и подхожу к Эльзе.

– Привезли мою сестру, она очень проголодалась и устала, – упрашиваю я. – Она не ела с Братиславы. Умоляю тебя, Эльза, позволь ей жить в нашем блоке! Я боюсь за нее.

– Ладно, пусть спит с тобой на одних нарах. – Нам повезло – у Эльзы есть сердце. – Можешь помочь мне на раздаче хлеба и взять себе лишнюю пайку.

Я не спрашиваю, куда денут девушку, которая спала рядом со мной. Я уже знаю: здесь вопросов не задают. Это, пожалуй, эгоистичный поступок, но у меня сестра, которой я должна не дать умереть, а все остальное значения не имеет.

Я понимаю, насколько нелегко Данке. На ее лице изумление и шок. Я постараюсь быть с ней рядом всегда. Можно подумать, я в силах защитить ее от эсэсовцев. Но я в это верю. Обязана верить.

Вечером мы в блоке 10. С каменными лицами уставились в пространство. Я слышу, как человек, с которым я переписываюсь, зовет меня и перебрасывает через стену кусок хлеба с очередной запиской. Я бегу вниз и забираю передачу; с опытом у меня стало больше сноровки и меньше суеты.

– Вот, Данка, еще немного хлеба от собрата-поляка. – Благодарная Эльзе и незнакомому польскому другу за добавки, я делюсь хлебом с Эрной и Диной.