Клятва. История сестер, выживших в Освенциме

Мы катим тележку к зданию. Когда мы начинаем разгрузку, я замечаю того высокого тощего парня и его друга пониже. Солнце лупит по нашим лысым головам, умеряя озноб, вызывающий у Данки дрожь между лопатками. Она слишком сильно потеет. В полуметре от меня на землю падает камень. Не прекращая работу, я мысленно отмечаю это место. Тележку мы уже вот-вот разгрузим. Эсэсовцев не видно. Я сосредотачиваюсь на работе. Я делаю шаг в сторону камня, но копаю, копаю. Еще пара секунд, и тележка пуста. Копаю, копаю. Быстро наклоняюсь и накрываю записку рукой. Крепко сжимаю пальцами бумажку, обернутую вокруг камня, а сам камень остается на месте. Мы становимся по бокам тележки. Готовимся катить. Эта подготовка занимает секунду, даже долю секунды, и в эту самую долю – пока мы еще неподвижны – я успеваю быстро поправить туфлю и засунуть записку под ногу. Покатили.

Время после обеда еле тянется. Данка потеет. Должен же быть хоть какой-то выход. Утренние страхи улетучились. Сейчас не время терзаться мыслями о смерти. Мы живы, и все, что я могу, – это постараться продлить это состояние.

– Кончай работу! – Мы быстро кидаем лопаты в сарай и строимся. – Шагом марш! – Мы шагаем в лагерь. – Выше го́ловы! – Мы задираем подбородки и маршируем, старательно поднимая ноги, словно это наша гордость – быть рабами Третьего рейха. Единственное, чем можно гордиться, – это что сегодня мы не несем ни одного трупа. Сегодня все смогли пережить нацистские хлысты и сапоги, однако тайный враг – болезнь Данки – с нами.

Завтра – если за ночь ничего не случится – мы с Данкой вернемся к Эмме, как мы делаем это ежедневно уже многие недели, месяцы, больше года. В нашей завтрашней бригаде мы никого не узнаем, как не узнали и в сегодняшней. Мы не обращаем внимания на лица. Наш способ выжить – игнорировать временное, и мы давно перестали искать глазами тех, кто работал в нашей бригаде вчера или позавчера; это бессмысленное, тщетное, гнетущее занятие. Их не существует.

После поверки мы с Данкой берем свой хлеб и с волнением разворачиваем записку от мужчины из той бригады: «Я Хенек. Моего друга зовут Болек. А вас?»

– Как думаешь, какому из них я нравлюсь? – спрашивает Данка.

– Смотрите-ка на нее, одна мысль о флирте с парнем в лагере – а вся уже раскраснелась, – подтруниваю я над ней, а сама боюсь, что раскраснелась она вовсе не от любви. – Пойду к блоковой, попробую раздобыть клочок бумаги, чтобы ответить. А ты жди здесь.

В 12 лет я болела тифом, и я помню его симптомы. Хотя в лагере это самая распространенная зараза, не считая чесотки, у Данки не тиф. Но что именно, как зовут этого врага, я не знаю. Я оставляю Данку в блоке, передо мной сейчас три задачи: достать клочок бумаги, разузнать, нет ли в лагере эпидемии, и попробовать найти на земле хоть крошку съестного. Когда у меня остаются силы, я трачу их на прочесывание территории, чтобы достать какой-нибудь еды.

Я незаметно прокрадываюсь темными закоулками и миную кухню, приведя в боевую готовность все органы чувств. Когда глаза и ноги уже начинают отказывать от усталости, я, наконец, вдруг примечаю в грязи картофельный очисток. Я хватаю его – и стрелой назад, к стенке. Это совсем маленький кусочек, едва на один зуб. Я разглядываю его, прикидывая, в каком месте лучше разделить пополам. В итоге вонзаю ноготь в мякоть и провожу точную линию. Я захлебываюсь слюной, но не позволяю себе откусить даже самый краешек, пока не поделюсь с сестрой.

Вернувшись, я иду к блоковой. Она, кажется, сегодня в хорошем настроении.

– Смотри, не попадись, – она протягивает клочок бумаги и огрызок карандаша.

– Можно кое о чем спросить? – Я решила, что попытаться стоит. Ведь если кто и знает, что происходит в лагере, то это блоковая староста.

– О чем? – Похоже, она не возражает против моего вторжения в ее досуг.

– Нет ли сейчас в лагере болезни, от которой жар и корка на губах?

Она направляет на меня пристальный, настороженный взгляд.

– Болотная лихорадка, малярия, – говорит она и захлопывает дверь у меня перед носом.[46]

Царапая наши имена в записке Хенеку и Болеку, я обдумываю ее слова. Потом покрепче оборачиваю записку вокруг камешка и прячу под подол до завтра. Забравшись на полку, я протягиваю Данке жалкий очисток, и мы принимаемся есть, откусывая по капле, чтобы увеличить его и сделать вкуснее. Данка меня благодарит.