Клио и Огюст. Очерки исторической социологии

В результате успешный бизнесмен чувствует себя не только удачливым дельцом, но и высокоморальным человеком, находящимся в особенно тесных взаимоотношениях с Богом. Результатом такого чувства является социально-психологический комфорт, позволяющий богатому человеку не тратить силы на конфронтацию, а с чувством исполняемого морального долга далее богатеть. Бизнес превращается в форму божественного служения со всеми присущими ему элементами: иррациональным стремлением к обогащению, мирской аскезой, когда ни один заработанный пфенниг без крайней необходимости не тратится на себя, а идет в дело, и пр.

В католической среде богатый человек, напротив, рассматривается как тайный или явный грешник. В этом аспекте наблюдения Вебера хорошо работают и на отечественном материале. В контексте русской православной цивилизации можно обнаружить точно такое же отношение к богатству. Об этом говорят русские пословицы: «Трудом праведным не наживешь палат каменных», «Богат, да крив; беден, да прям», «Богатый врет – никто не уймет» и пр. Жизнь в обстановке общественной неприязни заставляет состоятельных людей занимать заведомо оборонительную позицию. Богатые дома в России ограждаются особенно высокими каменными заборами, стоимость которых может сравниться с ценой самого дома. Первое, что покупает разбогатевший человек в России, – большой черный джип угрожающего вида. Богатство манифестируется с особым вызовом и ясно читаемой агрессией. Обратной стороной социально-психологической напряженности становятся необоснованные спонтанные траты, традиция которых была заложена еще русскими купцами XIX в.: буйные поездки в ресторан с цыганами, разбрасывание купюр, азартные игры до последней копейки. Всё это сильно контрастирует с рачительным скопидомством западных миллионеров, которые, подобно основателю “IKEA” Ингвару Кампраду, всю жизнь летали эконом-классом, жили в небольших квартирках или, подобно Биллу Гейтсу, носили джинсы за 50 долларов.

Всё это заставляет сомневаться в перспективах развития капитализма в России, но служит отличным подтверждением верности теории Вебера.

Карл Маркс не может считаться социологом в узком смысле этого слова, но выработанная им философская система была ориентирована прежде всего на понимание общественных явлений и оказала большое влияние на развитие социологии как отдельной дисциплины.

Основой его концепции является формационная теория развития общества. Если говорить в самых общих чертах, то Маркс связывал развитие общества с развитием производственной сферы, что само по себе весьма интересно. Производство – это та сфера, в которой прогресс человечества шел более или менее поступательно и был очевиден при любом ракурсе рассмотрения.

Совершенствование производства заключается в развитии как производительных сил, так и производственных отношений. Результат – увеличение общего количества прибавочного продукта, и, как следствие, совершенствование способов его узурпации «сильными» (эксплуататорами), отбирающими это продукт у «слабых» (эксплуатируемых).

Начальная стадия развития общества, при котором продукта было немного и он потреблялся целиком, виделась Марксу бесклассовой – это первобытнообщинная стадия. Но уже следующий шаг привел к появлению прибавочного продукта и появлению первого типа классового общества – рабовладельческого. В рабовладельческом обществе эксплуатация слабых сильными происходила в самой примитивной форме. Сильный владел слабым как вещью и забирал всё производимое слабым сверх того, что было необходимо для самого скудного пропитания.

Со временем уровень производства повышался – возникла возможность оставлять работнику чуть больше, чем кусок хлеба и обрывок грубой материи для прикрытия наготы. Сложился феодализм, при котором классами-антагонистами стали землевладельцы-феодалы, и жившие на их земле феодально-зависимые крестьяне. Крестьянин уже мог владеть домом, иметь семью и подсобное хозяйство. Но тем не менее феодал забирал у него существенную часть урожая за пользование его, феодала, землей. Иногда это могло оформляться как «аренда», но не было арендой по сути, поскольку крестьянин не имел возможности отказаться от нее и уйти от хозяина. Феодал-рыцарь, грозя латной рукавицей, держал крестьянина в повиновении, вынуждая его делиться не только урожаем, но и всем, что было ценного: вплоть до права первой ночи с подданными невестами. При всем при том эксплуатация зависимого крестьянина была в чем-то проще и совершеннее, чем эксплуатация раба. Рабу нечего было терять, и поэтому он в любой момент готов был на бунт и кровопролитие. Крестьянин в этом смысле был существенно более уязвим: у него была жена, были дети, было налаженное хозяйство – ему было что терять. Рабовладение и феодализм роднит внеэкономическое принуждение, основанное на силе и власти над личностью эксплуатируемого.