Ключи к декабрю

Через два часа полиция, опросив местных жителей, нашла фермера, подобравшего раненого человека и доставившего его к доктору Аллину в Бунстаун. Полиция была убеждена, что фермер действовал по неведению.

– Но не доктор, – мрачно заявил Уордмен. – Он наверняка сразу же все понял.

– Да, сэр, вероятно.

– И не доложил.

– Нет, сэр.

– Я поеду с вами. Подождите меня.

– Слушаюсь, сэр.

Они приехали без сирены, вошли в операционную и застали доктора Аллина моющим в раковине инструменты. Аллин окинул их спокойным взглядом и сказал:

– Я вас ждал.

Уордмен указал на человека, лежащего без сознания на столе.

– А вот Ревелл.

– Ревелл? – удивился Аллин. – Поэт?

– А вы не знали? Так почему же вы помогли ему?

Вместо ответа Аллин пристально оглядел его и спросил:

– Вы, очевидно, сам Уордмен?

– Да, это я.

– Тогда, полагаю, это ваше, – сказал Аллин и вложил в руку Уордмена окровавленную черную коробку.

Потолок был пуст и бел. Ревелл писал на нем слова, но боль не проходила. Кто-то вошел в комнату и остановился у постели. Ревелл медленно открыл глаза и увидел Уордмена.

– Как вы себя чувствуете, Ревелл?

– Я думал о забвении, – проговорил Ревелл. – О поэме на эту тему.

Он посмотрел на потолок, но тот был пуст.

– Однажды вы просили бумагу и карандаш… Мы решили вам их дать.

Ревелл почувствовал внезапную надежду, затем понял.

– А, – произнес он, – а, вот что.

Уордмен нахмурился.

– В чем дело? Я могу дать вам бумагу и карандаш.

– Если пообещаю не бежать.

– Ну так что же? Вам не уйти; пора уже смириться.

– То есть я не могу выиграть. Но я не проиграю. Это ваша игра, ваши правила, ваше поле. Мне достаточно ничьей.

– Вы все еще думаете, что это игра… Хотите взглянуть, чего вы добились? – Уордмен открыл дверь, дал знак, и в комнату ввели доктора Аллина. – Вы помните этого человека?

– Да, – сказал Ревелл.

– Через час в нем будет черная коробка. Вы довольны?

Вы гордитесь, Ревелл?

– Простите, – взглянув на Аллина, промолвил Ревелл.

Аллин улыбнулся и покачал головой.

– Не надо извиняться. Я тешил себя надеждой, что гласный суд поможет нам избавиться от такого зверства. –

Его улыбка потухла. – Увы, гласности не было…

– Вы двое слеплены из одного теста, – с презрением сказал Уордмен. – Эмоции толпы – вот о чем вы только и можете думать. Ревелл – в своих так называемых поэмах, а вы – в своей речи на суде.

– О, вы произнесли речь? – Ревелл улыбнулся. – Жаль, что я ее не слышал.

– Речь получилась не блестящая, – сказал Аллин. – У

меня не было времени подготовиться. Я не знал, что процесс будет продолжаться всего один день.

– Ну что ж, достаточно, – оборвал Уордмен. – Вы еще наговоритесь за долгие годы.

У дверей Аллин обернулся:

– Пожалуйста, подождите меня. Операция скоро кончится.

– Пойдете со мной? – спросил Ревелл.

– Ну разумеется, – сказал Аллин.

Джек ФИННЕЙ

О ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ

– Войдите туда, как в обычное туристское бюро, –

сказал мне незнакомец в баре. – Задайте несколько обыч-

ных вопросов заговорите о задуманной вами поездке, об

отпуске, о чем-нибудь в этом роде. Потом намекните на

проспект, но ни в коем случае не говорите о нем прямо: подождите, чтобы он показал его сам. А если не пока-

жет, можете об этом забыть. Если сумеете. Потому

что, значит, вы никогда не увидите его: не годитесь, вот

и все. А если вы о нем спросите, он лишь взглянет на вас

так, словно не знает, о чем вы говорите.

Я повторял все это про себя снова и снова, но тому, что кажется возможным ночью, за кружкой пива, нелегко поверить в сырой дождливый день, и я чувствовал себя глупо, разыскивая среди витрин магазинов номер дома, который я хорошо запомнил. Было около полудня, была Западная 42-я улица в Нью-Йорке, было дождливо и ветрено. Как почти все вокруг меня, я шел в теплом пальто, придерживая рукой шляпу, наклонив голову навстречу косому дождю, и мир был реален и отвратителен, и все было безнадежно.

Во всяком случае, я не мог не думать кто я такой, чтоб увидеть проспект, если он и существует? Имя? – сказал я себе, словно меня уже начали расспрашивать. Меня зовут

Чарли Юэлл, и работаю я кассиром в банке. Работа мне не нравится: получаю я мало и никогда не буду получать больше. В Нью-Йорке я живу больше трех лет, и друзей у меня немного. Что за чертовщина – мне же в общем нечего сказать. Я смотрю больше фильмов, чем мне хочется, слишком много читаю, и мне надоело обедать одному в ресторанах. У меня самые заурядные способности, мысли и внешность. Вот и все; вам это подходит?