Ключи к декабрю

Но вот я нашел его, дом в двухсотом квартале, старое, псевдомодернистское административное здание, усталое и устаревшее, – признать это оно не хочет, а скрыть не может. В Нью-Йорке таких зданий много к западу от Пятой авеню.

Я протиснулся сквозь стеклянные двери к медной раме, вошел в маленький вестибюль, вымощенный свежепротертыми, вечно грязными плитками. Зеленые стены были неровными от заплат на старой штукатурке. В хромированной рамке висел указатель – разборные буквы из белого целлулоида на чернобархатном фоне. Там было 20 с чем-то названий, и «АКМЕ. Туристское бюро» оказалось вторым в списке между «А-1 Мимео» и «Аякс – все для фокусников». Я нажал кнопку звонка у двери старомодного лифта с открытой решеткой; звонок прозвенел где-то далеко наверху. Последовала долгая пауза, потом что-то стукнуло, и тяжелые цепи залязгали, медленно опускаясь ко мне, а я чуть не повернулся и не убежал, – это было безумием.

Но контора бюро АКМЕ наверху не имела ничего общего с атмосферой здания. Я открыл дверь с зеркальным стеклом и вошел. Большая чистая квадратная комната была ярко освещена флуоресцентным светом. У больших двойных окон, за конторкой, стоял человек, говоривший по телефону. Он взглянул на меня, кивнул головой, и я почувствовал, как у меня забилось сердце; он в точности соответствовал описанию.

– Да. Объединенные Воздушные Линии, – говорил он в трубку. – Отлет… – Он взглянул на листок под стеклом на конторке. – Отлет в 7.03, и я советую вам приехать минут за сорок.

Стоя перед ним, я ждал, опираясь о конторку и оглядываясь; да, это был тот самый человек, и все же это было самое обыкновенное туристское бюро: большие яркие плакаты на стенах, металлические этажерки с проспектами, печатные расписания под стеклом на конторке. Вот на что это похоже и ни на что другое, подумал я и опять почувствовал себя дураком.

– Чем могу помочь вам? – Высокий, седеющий человек за конторкой положил трубку и улыбался мне, а я вдруг начал сильно нервничать.

– Вот что… – Я выгадывал время, расстегивая пальто, потом вдруг снова взглянул на этого человека и сказал: –

Я хотел бы… уйти!

«Слишком торопишься, дурень, – сказал я себе. – Не спеши!» Почти со страхом следил я, какое впечатление произвели мои слова, но этот человек даже глазом не моргнул.

– Ну, что же, мест, куда уйти, много, – вежливо заметил он, достал из стола узкий длинный рекламный буклет и положил его передо мной.

«ЛЕТИТЕ В БУЭНОС-АЙРЕС, В ДРУГОЙ МИР!» –

гласили две строчки светло-зеленых букв на обложке.

Я посмотрел буклет – достаточно долго, чтобы соблюсти вежливость. Там был изображен большой серебристый самолет над ночной гаванью, луна, отразившаяся в воде, горы на заднем плане. Потом я покачал головой. Говорить я боялся, боялся, что скажу не то.

– Может быть, что-нибудь поспокойнее? – Он достал другую рекламку; толстые, старые древесные стволы, освещенные косо падающим солнцем, поднимались высоко вверх.

«ДЕВСТВЕННЫЕ ЛЕСА МЭНА,

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА БОСТОН–МЭН».

– Или вот, – он положил на стол третий буклет. – Бермуды, там сейчас хорошо. – На нем было написано:

«БЕРМУДЫ, СТАРЫЙ СВЕТ В НОВОМ»

Я решил рискнуть.

– Нет, – сказал я, покачав головой. – Я, собственно, ищу постоянное место. Новое место, где бы можно было поселиться и жить. – Я взглянул ему прямо в глаза. – До конца жизни. – Тут мои нервы не выдержали, и я попытался придумать себе путь к отступлению.

Но он только приятно улыбнулся и сказал:

– Думаю, что мы могли бы вам в этом помочь. – Он наклонился через конторку, облокотившись на нее и сложив ладони вместе; вся его поза говорила, что он может уделить мне сколько угодно времени.

– Чего вы ищите? Чего вы хотите?

Я перевел дыхание, потом сказал:

– Избавиться.

– От чего?

– Ну… – я замялся, так как никогда еще не выражал того в словах. – От Нью-Йорка, пожалуй. И от городов вообще. От тревоги. И страха. И от того, о чем я читаю в газетах. От одиночества. – Теперь я уже не мог остановиться: я знал, что говорю лишнее, но слова лились сами собой. – От того, что я никогда не делаю того, что мне хотелось бы, и ни от чего не получаю особенного удовольствия. От необходимости продавать свою жизнь, чтобы жить. От самой жизни – по крайней мере, от такой, какая она сейчас. – Я взглянул ему прямо в лицо и закончил тихо: – От всего мира.

Он откровенно разглядывал меня, всматриваясь в мое лицо, не притворяясь, будто занят чем-нибудь другим, и я знал, что сейчас он покачает головой и скажет: «Мистер, вы бы лучше пошли к врачу». Но он не сказал этого. Он продолжал смотреть, изучая теперь мой лоб. Это был рослый человек с короткими вьющимися седоватыми волосами, с очень умным, очень ласковым морщинистым лицом; он был такой, какими должны выглядеть священники, какими должны выглядеть все отцы.

Он перевел взгляд, чтобы заглянуть мне в глаза и еще глубже; рассмотрел мой рот, подбородок, линию челюсти, и я вдруг понял, что он без всякого труда узнает обо мне многое, больше, чем знаю я сам. Вдруг он улыбнулся, положил локти на конторку, слегка поглаживая одной рукой другую.