Ключи к декабрю

«Нет места лучше, чем дома»; и в этих словах не было ничего нарочитого или смешного, они не казались старомодными, перенесенными из далекого прошлого; они были не чем иным, как простым выражением подлинного чувства и факта.

– Кто вы? – Я поднял голову от проспекта, чтобы взглянуть человеку в глаза.

Он раскуривал трубку, не торопясь, затягиваясь так, что пламя спички всасывалось в чашечку, подняв на меня глаза.

– Это есть в тексте, – произнес он, – на последней странице. Мы – обитатели Верны, то есть первоначальные обитатели, – такие же люди, как и вы. На Верне есть воздух, солнце, вода и суша, как и здесь. И такая же средняя температура. Так что жизнь развивалась у нас совершенно так же, как и у вас, только немного раньше. Мы – такие же люди, как и вы; есть кое-какие анатомические различия, но незначительные. Мы читаем и любим ваших Джемса

Тербера, Джона Клейтона, Рабле, Аллена Марпла, Хемингуэя, Гримма, Марка Твена, Аллана Нельсона. Нам нравится ваш шоколад, которого у нас нет, и многое из вашей музыки. А вам понравилось бы многое у нас. Но наши мысли, наши высочайшие цели, направление всей нашей истории, нашего развития – все это сильно отличается от ваших. – Он улыбнулся и выпустил клуб дыма. – Забавная выдумка, не так ли?

– Да – Я знал, что это прозвучало резко и не стал тратить время на улыбку. Я не мог сдержать себя. – А где находится Верна?

– Много световых лет отсюда, по вашему счету.

Я почему-то вдруг рассердился.

– Довольно трудно попасть туда, не правда ли?

Он внимательно взглянул на меня, потом обернулся к окну рядом.

– Идите сюда, – сказал он, и я обошел конторку, чтобы встать рядом с ним.

– Вон там, налево, – сказал он, кладя мне руку на плечо и указывая направление трубкой, – там есть два больших жилых дома, стоящие спиной к спине. У одного вход с Пятой авеню, у другого – с Шестой. Видите? Они в середине квартала, от них видны только крыши.

Я кивнул, а он продолжал.

– Один человек с женой живет на четырнадцатом этаже одного из этих домов. Стена их гостиной – это задняя стена их дома. У них есть друзья в другом доме, тоже на четырнадцатом этаже, и одна стена у них в гостиной – это задняя стена их дома. Иначе говоря, обе семьи живут в двух футах друг от друга, так как задние стены домов соприкасаются.

Но когда Робинсоны хотят побывать у Бреденов, они выходят из гостиной, идут к входной двери. Они идут по длинному коридору к лифту Они спускаются на четырнадцать этажей, потом на улицу, – они должны обойти квартал. А кварталы там длинные, в плохую погоду им иногда приходится даже брать такси. Они входят в другой дом, идут через вестибюль к лифту, поднимаются на четырнадцатый этаж, идут по коридору, звонят у двери и наконец входят в гостиную своих друзей, – всего в двух футах от своей собственной.

Человек вернулся к конторке, а я – на прежнее место, напротив него.

– Я могу только сказать вам, – продолжал он, – что способ, каким путешествуют Робинсоны, подобен космическим перелетам, действительному физическому преодолению этих огромных расстояний. – Он пожал плечами –

Но если бы они могли преодолеть только эти два фута стены, не причинив вреда ни стене, ни себе, – то вот так и «путешествуем» мы. Мы не пересекаем пространств, мы оставляем их позади. – Он усмехнулся. – Вдох здесь – выдох на Верне.

Я тихо спросил:

– Вот так прибыли туда и они, эти люди на картинке?

Вы взяли их отсюда?

Он кивнул.

– Но зачем?

Он пожал плечами.

– Если вы увидите, что горит дом вашего соседа, разве вы не кинетесь спасать его семью, если можете? Чтобы спасти хотя бы столько, сколько сможете?

– Да.

– Ну вот, мы тоже.

– Вы думаете, у нас настолько плохо?

– А вы как думаете?

Я подумал о заголовках, которые я читал в газете нынче утром и каждое утро.

– Не очень хорошо.

Он просто кивнул и продолжал:

– Мы не можем взять вас всех, не можем взять даже многих. Поэтому мы выбираем некоторых.

– Давно?

– Давно. Один из нас был членом правительства при

Линкольне. Но только перед самой первой мировой войной мы увидели, к чему все идет; до тех пор мы только наблюдали. Свое первое агентство мы открыли в Мехико

Сити в 1913 году. Теперь у нас есть отделения во всех больших городах.

– В 1913 году… – прошептал я, что-то вспомнив. –

Мехико Сити! Послушайте! Значит…

– Да. – Он улыбнулся, предвосхитив мой вопрос. – Эмброз Бирс присоединился к нам в том году или в следующем. Он прожил до 1931 года, до глубокой старости, и написал еще четыре книги. – Он перевернул обратно одну страницу и показал на один из домов на первом большом снимке. – Он жил вот здесь.

– А что вы скажете о судье Крейтере?

– Крейтере?

– Это еще одно знаменитое исчезновение, – пояснил я.

– Он был судьей в Нью-Йорке и исчез несколько лет назад.

– Не знаю. У нас, помнится, был судья, и из Нью-

Йорка, лет двадцать с чем-то назад, но я не припомню, как его звали.

Я наклонился к нему через конторку, лицом к лицу, очень близко, и кивнул головой.

– Мне нравится ваша шутка, – произнес я. – Очень нравится. Вероятно, даже больше, чем я могу выразить. –

И добавил очень тихо: – Когда она перестанет быть шуткой?