Ключик

Сеймас упорно заставлял двигаться свое умоляющее о неподвижности тело вдоль глухих каменных стен. И плевать, что это было просто хождение по кругу, главное, что шаг за шагом он возвращал себе контроль над измордованными болью плотью и сознанием. Прекратить идти сейчас, было сродни поражению. Признать которое — все равно, что смириться, а Сеймас больше не желал ни с чем смиряться. Поэтому он все шагал и шагал, накручивая круги в этом каменном колодце, и с маниакальной настойчивостью пробовал оковы, сдерживающие руки за спиной, на прочность. Сейчас не имело значение то, насколько тяжело давался каждый шаг, как, впрочем, и степень остаточной боли, что вполне могла бы заставить рехнуться обычного человека. Это было уже ничто по сравнению с первоначальным адом и ощущалось почти как полноценное облегчение. И хотя силы возвращались невыносимо медленно, но и это было движение, вызывающее практически ликование. Полная противоположность прежним часам статичной неутихающей агонии. Капля за каплей, как сказочная оживляющая жидкость, энергия наполняла их общий с монстром внутренний сосуд, из которого, казалось, и питалась сама жизнь. Странно, что раньше Сеймас не ощущал все эти нюансы, составляющие его самого. Как и то, что у его собственных сил и свирепой смертоносной мощи вечно усмиряемого им монстра один исток. И без него они были абсолютно бессильны. Нет. Не они. Он. Последний шаг на пути признания себя нечеловеком был совершен. Первым было признание равной власти над его обеими половинами ясноглазой девочки. Она одинаково сокрушала контроль и Сейма-человека, пробуждая в нем некую первичную, изначальную тягу к ней, с которой ничего не могли поделать все доводы разума и внешние обстоятельства. Потребность поглотить, обладать настолько полно, как это только возможно. Сконцентрировать все свои мысли, желания и стремления на звуке биения ее сердца и перенять его, слиться, подчинить ему пульсацию собственного. При этом с той же не поддающейся осмыслению мощью Эмма обращала жестокого и исходящего вожделением монстра в благоговеющее перед ней существо. Было похоже, что в человеке она отпускала на свободу инстинкты и желания, подавляемые долгими годами воспитания и знанием об однозначной безысходности своего положения и недосягаемости ничего хорошего. Зато из чудовища, которое Сейм запирал внутри, Эмма умудрялась вытащить на свет нечто такое, о чем он и сам не подозревал, сосуществуя с ним изо дня в день. Оказывается, оно было способно не только убивать и разрушать, как всегда думал о нем Сейм. Рядом с их женщиной рождалась всеобъемлющая потребность оберегать и заботиться. Не впиться остервенело и утащить в свою тьму, а подняться к ее свету, к завораживающему голосу, запаху и навеки остаться в удивительном сиянии золотистых глаз. Это был процесс почти мистической эволюции, запущенный, наверное, давным-давно, но близкое присутствие Эммы и их сближение с Сеймом стало заключительной фазой. Они как два небесных тела долго балансировали в космическом танце притяжений, неизменно воздействуя друг на друга. Но вот стоило чему-то измениться где-то в картине вселенских ветров, и их толкнуло навстречу, и больше не осталось сил, чтобы остановить, разорвать связавшую их волшебную гравитацию. И секс здесь был совсем ни при чем. Он являлся лишь одной из неотъемлемых частей формирующегося нового творения этой самой эволюции. И отчаянное обращение Сейма к силе монстра в момент опасности стало его собственным признанием необратимости не только связи между ним и Эммой, но изменений в его взаимоотношениях с монстром. Больше нет отдельно лейтенанта Сеймаса, упорно старающегося быть или хоть казаться человеком. Это больше ни к чему. Названия, готового ярлыка для того, чтобы дать название тому, кем он становился, у мужчины не было. Но отвергать помощь монстра и его генетическую память вкупе со сверхъестественным чутьем и реакциями он больше не собирался. Потому что именно эти самые чувства говорили весьма отчетливо, что по-другому ему не победить и не добиться столь желанного для них с Эммой счастья в любом из существующих миров. Только упорство и следование своей сути могут дать желаемое.

Вот поэтому Сейм делал то, что единственное было в его силах — вынуждал тело двигаться, преодолевая слабость и озноб, а мозг — работать, скрупулезно вычленяя реальные вещи и подробности от возможных галлюцинаций, которые мог подкинуть разум в затуманенном состоянии. Он, побывавший во множестве смертельно опасных и необъяснимых для большинства обывателей ситуаций, неоднократно был свидетелем того, как человеческое сознание в стрессовом состоянии частенько включает защитные механизмы, если понять, выдержать или принять выпавшие испытания у него не хватает возможностей. И тогда настоящее положение вещей может быть весьма далеко от картинки, услужливо созданной мозгом. А привычка непредвзято смотреть на вещи заставляла думать, что следует отделить то, что есть и действительно происходило на самом деле, от того, что просто привиделось.