Клопы (сборник)

Но тут прораб наш, Агафон, по прозвищу Горло, вынул папиросу из матюгальника, да как заорет:

– Как это – отрубит? Вы что, ё-моё! Маляр жильца не может обидеть! Вы что? С ума посходили, на самом-то деле?

Я тоже говорю:

– Не может он так. Я ж его знаю. У него ж чувства нежные. Он же зимой варежки носит, – ну и всякую такую муру. – Чего теперь! – Потому что он же и в самом деле был нежный! Это-то и странно…

– Вот что, – говорит Горло. – Ты, – говорит, – давай на работу счас не ходи, а сходи-ка давай в парк, если он счас туда пойдет, посмотри, как там и что!

Почему-то он опасался, что он пойдет в парк, и все согласились. Просто как утопленники тонули в С-не, так всякая резня и тому подобное у нас происходили в парке или же в криминогенной зоне за парком, т.е. между памятником убитому из-за угла Сергею Мироновичу Кирову и могилой жертве интервенции Павлину Федоровичу (если применимо слово «Федорович» к молоденькому предгубисполкома) Виноградову. Там даже специально травматология через дорогу за оградой, а еще через два дома – горморг.

– Ребята, – заключил одноглазый Сидор (Нельсон). Он старался держать свою буйную голову в фас, но она у него все разворачивалась в профиль. – Ребята! – говорит. – Сегодня не поздней обеда его надо за руку хватать! Надо останавливать его в самом зародыше, а то как бы потом маху не дать!

– Не дадим, – говорю. – Я сам в случае чего костьми лягу.

Как-то само сорвалось. Вот слетит иногда с языка, особенно с недосыпу, потом думаю: «Дурак я, что ли?»

А Терентий – он уже тогда увидал, к какому тыну все это склоняется.

– У-у-у, – говорит, – брат ты мой!.. – взяв за локоть, в сторонку меня отвел и сует сначала карандашик, потом какие-то накладные. – Захвати-ка, – говорит, – отметь все подробности. Ведь готовится гнусность. А свалят на маляров! Если спросят, скажешь так: перенимаю опыт предпринимательства… Запомнил? Потом обсудим. Давай…

Как в воду глядел. Только в сроках ошибся. Вот ведь что значит.

Карандашик-то я взял и в парк пошел. Но тогда, в прошлом году, с этого похода моего – кто бы мог предположить – стремительное течение событий замедлилось вплоть до полной их остановки.

Начать с того, что Ипат в парк не пришел.

Было очень рано, свет загорожен, голуби ходили зигзагами. Парк стоял пустой и мокрый, на скамейках, в люльках, в седлах – везде скопилась вода. Я сидел на осле и сам себе казался ослом, потому что не мог понять ничего. Что помешало ему прийти? Услышал наш разговор и испугался? Или не все готово? Или просто не выспался в эти дни и решил, гад, отоспаться? А может, Епротасов, опомнясь, увез его в другое место? Вопросы вертелись с тяжелым скрипом, как внизу – помост карусели. Вопросы, вопросы…

В результате он так и не пришел. Несолоно, как говорится, хлебавши, не выспавшийся и злой, измяв все бумаги и сломав карандаш, я возвращался из парка. Вдруг навстречу мне комендантша Протопопова – голова в бигудях, руки в боки:

– Ты что ж, – говорит, – такой-сякой, блядь!

И тут все объяснилось самым неожиданным образом. Оказывается я, уходя, запер дверь на ключ, не подумав (спросонок), что там же Ипат гладит казенным утюгом – а номер у нас один, – а ключ взял с собой. Такое у нас бывало: это называлось «задраить». Комендантша хватилась утюга, побежала искать Ипата, он пробубнил ей через скважину: мол, задраено, никак не выйти. И в конце концов действительно уснул как убитый.

Можно только гадать, что было бы, если бы… Но – так ли уж это совпало, или все же тут что-то есть под этим – но вот с этого тупикового события течение событий резко замедлилось. Ипат бросил наше дело и ходил то в горком, то в исполком. Барахло его, брошенное, так и лежало на полу – лишь клеенка слегка распрямилась от силы упругости. Ходил он, правда, в красном колпаке с дырками – но тут не знаю. Все бабы в один голос начали нас уязвлять, что мы неграмотные и ходим в старых штанах, когда уже и «Бурда», и другие дерзкие гардеробы, а одна моя знакомая, особенно любившая всякие тряпки, Лиза К. – был праздник, спортсмены, готовясь бежать, играли холками, молодой спортсмен в переливающихся шелковых трусах ковырял асфальт белой ногой, думал ли я тогда, что ведь придется браться за эту ногу! – сказала мне так:

– Что вы его трясете? Он же еще зеленый. Вы хоть дождитесь, когда он созреет, а потом начинайте трясти.

Я-то склонялся к тому, что прав Сидор Мандела, т.е. что надо набить Ипату морду без всяких объяснений, и это решило бы форсированно. А эти глубокие бабьи аллегории всегда ставили меня в тупик, и что он зеленый – это я совсем не понял. Это вызвало у меня в памяти только что покрашенный зеленой краской памятник С. М. Кирову с биноклем на груди, который уже стоял у меня перед глазами, – я задумался, и пока раздумывал, какой-то дрын в очках – потом я узнал, что это пресловутый невропатолог Енароков, – видимо, подумал, что это она ему говорит, а может, я сейчас думаю, что и в самом деле ему, – посмотрел на нее и сказал:

– Что ж, это резонно.

* * *