Клопы (сборник)

Разумеется, лебедя нельзя есть! В северных странах даже чаек стали убивать только в эпоху декаданса; голодный же князь Гвидон, увидев борьбу белой птицы и черной, не задумываясь, убил черную:

Не тужи, что за меняЕсть не будешь ты три дня, —

говорит ему белая птица, —

Ты не лебедь ведь избавил —Девицу в живых оставил.

Я думаю, Гвидон сам понимал: красота не связана с «ядью». Точно так же и Дмитрию Карамазову, взявшему пестик, не приходит в голову ударить им Грушу Светлову.

Медведь и огнь у язычников были объектами поклонения. Возможно, окончание бляди – редуцированное греч. «диос» – божественный, или «тея» – богиня, фея; во всяком случае, в древней форме мн.ч. – «блядье» – явно слышится фр. dieu – бог.

Могут сказать: «Это кощунство». Отвечу: не бурсак ли Брут для вас образец святости? По-моему, наоборот: опорочение бляди – результат деградации религиозного чувства. Ведь у Иакова в аналогичной ситуации нет сомнения, что перед ним Бог добра:

«И боролся Некто с ним, до появления зари… и сказал: отпусти меня; ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня» (Быт. 32, 24 – 26).

Могут сказать: быть не может, чтоб Бог являлся нам, грешным. Даже Моисей в конце восхождения узрел лишь место, где Он пребывает. Но если место есть тело, то это тело скорее бляди, чем Брута, – отвечу я. «Бог создал его таким прекрасным, – говорит Яков Беме, – потому что Сам хотел в нем обитать».

Что же касается названия места – не все ли равно, каким оно будет? Монахи называли Крестом созвездие Лебедя – но разве от этого изменилось расположение звезд? Тот, с кем боролся Иаков, не назвал себя. И что до Богоначалия – «Богословы славословят Его то как безымянное, – говорит Дионисий, – то как достойное любого имени». И в книге Судей: «Что в имени тебе моем? Оно ведь странно», – отвечает Ангел Маною.

Либо же окончание бляди – это рудимент некоего местоимения, своего рода определенный артикль, который в русском языке мог быть не спереди, как в европейских языках, а сзади. Аввакум Петров пишет:

«О имени Господни повелеваю ти, напиши и ты рабу-тому Христову, как Богородица беса-тово в руках-тех мяла и тебе отдала, и как муравьи-те тебя за тайно-ет уд ели, и как бес-от дрова-те сжег, и как келья-та обгорела, а в ней все цело, и как ты кричал на небо-то, да и иное, что помнишь».

Определенный артикль указывает на предмет, о котором уже говорилось. Названия зверей часто упоминались в охотничьих байках ночью у костра – и тем чаще, чем трудней было этого зверя «ять». Предка же бляди, скорее всего, «ять» было очень трудно, и следы частых касаний на этом слове остались как приклеенные. Возможно, «блядь» есть не что иное, как англ. belied – оболганная. Невольно вспоминается песня «Ой вы, соколы»:

Мы хотя и не пымали,Сизы перышки повыщипали…

Но ложь здесь ни в коем случае не должна вызывать неприятия; – она такая, о которой писал Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь» и т.п. Или такая, которую играла Наташа в фильме «Солярис».

А какое замечательное потомство в сфере вымысла дала лебедь! Дочь Зевса-лебедя и Леды вдохновила Гомера на «Илиаду». Одетта и Зигфрид вдохновили Чайковского на танец маленьких лебедей. Борьба Левина (греч. «левкос» – белый) и Вронского вдохновила Толстого. Дама полусвета Одетта в мозгу Пруста родила от Свана (англ. swan – лебедь) девушку в цвету (нем. im Blute).

Я надеюсь, что и Америка даст миру что-либо лучшее, чем лучший зверек Сэлинджера – нью-йоркская Девочка в Шортах. Надежды мои связаны с человеком по имени Шваб – разумеется, не тот Шваб, который аптекарь в «Лолите», – а Р. Шваб, ведущий инженер группы системного анализа компании Boeing, – работает в настоящее время над преодолением ограничений воздушного пространства в зонах крупных аэродромов.

Суммируя, можно сказать, что из борьбы с плотью блядь вышла не без потерь, но все же вполне достойно.

Прямым наследником bien на этом этапе следует считать англ. blend, имеющее значения:

смешивать;

вливать, объединять;

незаметно переходить из одного оттенка в другой;

подбирать цвета;

сочетаться, гармонировать;

стираться, исчезать (о различиях).

Но тут происходит новая революция – язык осваивает [r], и на сцене появляется брат.

5.

« – Всякая вещь на свете, – продолжал отец (набивая новую трубку), – всякая вещь на свете, дорогой братец Тоби, имеет две рукоятки.

– Не всегда, – проговорил дядя Тоби.

– По крайней мере, – возразил отец, – у каждого из нас есть две руки, – что сводится к тому же самому».

Л. Стерн