Клуб любителей диафильмов

«Лучше бы я ушел в гостиницу, вот пять минут назад и ушел бы, — подумал я, — лучше бы я не знал, того, что сейчас знаю. Что мне делать, вести себя, как ни в чем не бывало? Не в полицию же обращаться?» Я представил себе полицейский катер, как он бесшумно плывет по каналу. В свете его фонаря видно, что воздух наполнен росой, клочковато непрозрачен. Дома с закрытыми ставнями нависают над судном — как путешественники, лишь в последний момент сумевшие удержаться на краю нежданного обрыва, затормозить, упершись пятками в податливый грунт, прогнувшись и зажмурив глаза. Катер уплывает — поначалу слышно, как переговариваются люди на борту, но потом и звук их голосов приглушается, стихает.

— Вы заявите в полицию? — спросил человек, — не надо, прошу вас. Я не делаю никому ничего плохого.

…Я не поверил ему. Конечно, не делает. Дорисует своего каналетто, утюгом отгладит и сплавит какому‑нибудь простофиле.

— Я вам сейчас все объясню, — продолжал старик. Он схватил со стола настольную лампу и, держа на вытянутой руке, направил ее свет на людей на картине. Вернее на одного из троих собеседников, того, чье лицо показалось мне знакомым. От неожиданности я сощурился, как будто это мне в глаза направили свет настольной лампы. Потом я различил широкие скулы, близко посаженные глаза, бородку.

— Кандидат в премьер — министры, между прочим. Узнаете?

Я узнал. Лет пять тому назад фотографии этого человека ежедневно появлялись на первых полосах газет. Странно, что я вспомнил о нем только сейчас; хотя эти камзол с треуголкой кого угодно сбили бы с толку.

— Полгода работы, — сказал старик. Он вернул лампу на место, и теперь стоял, скрестив руки на хруди и глядя на картину чуть исподлобья — как тренер следит за выступлением своего воспитанника — чемпиона, замечая неточности, которые пока так и не удалось исправить, — я тогда планировал на часть вырученных денег крышу починить. Устал уже от этой сырости.

— А кто эти люди, рядом с ним? — спросил я.

— Те, что, с ним беседуют — его университетские друзья, а тот, по другую сторону канала, — нет. Я его на свое усмотрение дорисовал. Это обычно входит в договор с заказчиками. Я им говорю: «для аутентичности». Сыру хотите?

…Я обернулся. Старик доставал из буфета тарелку с нарезанными ломтиками сыра. При свете лампы они лоснились.

— Это принято, — сказал он, подсаживаясь к столу и осторожно откусывая кусочек, — принято, в определенных кругах. В доме должна быть такая картина. Договариваемся с клиентом о художнике и сюжете. Сейчас венецианская ведута котируется. А вот лет десять тому назад античность предпочитали. Атлетические тела, жемчуг, моллюски, рыбьи хвосты. Я только с венецианскими художниками работаю — не зря же я здесь живу. Каналетто, Гварди, Тинторетто, Веронезе. Я всё умею. Никакой отсебятины. Сочетаю элементы их картин. Некоторые заказчики хотят на первом плане быть, а некоторые, наоборот, любят спрятаться где‑нибудь. Выглядывает кто‑то из окошка, а это, на самом деле, мой клиент. Как видите, никакого обмана здесь нет. Правда, был случай, когда один из моих заказчиков, находясь в стесненных обстоятельствах, выдал моего Тинторетто за того, давнишнего. Эта работа теперь принадлежит одному уважаемому музею. Представляете? Халтурщики. Но это, согласитесь, от меня уже никак не зависело.

Я вдруг заметил, что старик подвинул к себе тарелку и пытается соорудить из оставшихся ломтиков сыра домик, наподобие карточного. Машинально, наверное.

— Но это все курьез, — произнес он, — безделица. Теперь мало кого обманешь, вещи — ткани и краски — выдают свой возраст, как будто им сыворотку правды вкалывают. Рентген, изотопы. Вот уже многие годы это только мода и в лучшем случае развлечение для гостей. Не более того. И, вы понимаете, я, наверное, единственный, кто знает, с кого все начиналось, и почему. И что же я делаю? Ладно бы просто профанацией занимался. Но я делаю ровно то, чего он так опасался.

Я растерялся. Старик, похоже, заговаривался. Он сидел, подперев рукой щеку, глядя мимо меня. Лицо его помрачнело, и, казалось, с каждой секундой повисшее в комнате молчание становилось все более вязким, охватывая нас обоих, сковывая, увлекая на дно.

— А с кого все начиналось? — спросил я его. Просто, чтобы разговор все‑таки продолжался.

Старик поднял голову, повернулся к картине и показал на того человека, четвертого, стоявшего на противоположной набережной.

— С него.

— Это — не вымышленный персонаж, пояснил он, встретившись со мной взглядом и улыбнувшись — как бы подбадривая меня в моем замешательстве, — это мой родственник. Дядя моего прапрадедушки. Его звали Джакобо Мендиканте. «Мендиканте» — это псевдоним, конечно. Означает «нищий». Нищим он как раз совсем и не был. Это он специально так придумал. Кстати, канал, на который выходит это окно, называется Рио деи мендиканти, «Канал нищих», и у набережной, соответственно, такое же название. Вы, наверное, обратили внимание, когда сюда шли. Это не простое совпадение.