Клуб любителей диафильмов (сборник)

Бенцион собирал свои часы три дня. В инструкции каждая нарисованная деталь сопровождалась надписью. Он не знал, как произносятся названия – алфавит был чужим. Но постепенно Бенцион запомнил, как они выглядят, и, когда он думал о часах, в его памяти детали механизма все чаще заменялись сочетаниями малознакомых букв. Слова скручивались, оборачивались вокруг своей оси, соприкасались, сообщали друг другу скорость. Когда механизм был собран, Бенцион поместил его в фанерный корпус, приладил желтый циферблат и прикрепил стрелки. Был поздний вечер, в доме напротив почти везде погасли окна, родители уже спали. Бенцион лег в кровать и стал слушать часы. В ночной квартире казалось, что они тикают очень громко. Бенцион начал было засыпать, но что-то заставило его проснуться. Тиканье часов. Промежутки между ударами изменились. Они больше не были одинаковыми. В первый момент Бенциону показалось, что он узнает начало знакомой песни – как раз недавно ее передавали по радио. Но затем ритм стал другим. Бенцион попытался распознать новую мелодию, но часы уже отстукивали что-то другое – ритм менялся каждые несколько секунд, промежутки между ударами то увеличивались, то уменьшались – как если бы, свернув со знакомой улицы, Бенцион оказался в путанице переулков, в которых прежде не бывал, не знал их названий и плутал бы по ним, не имея возможности потом восстановить свой маршрут. На следующее утро Бенцион старался не смотреть на свои часы. Потом он отнес их в чулан и плотно закрыл дверь. Но, странным образом, он продолжал слышать приглушенное тиканье – сбивающийся, не имеющий логики звук. Бенцион вышел на балкон. Здесь звука не было. Он ударил кулаком по перилам и заплакал. Вечером он разобрал часы. Детали лежали перед ним на столе, все они были ему известны. Бенцион отнес их в чулан и ссыпал в коробку с инструментами. Потом, на протяжении нескольких лет, эти детали попадались ему на глаза – то в давно не выдвигавшихся ящиках стола, то среди старых игрушек, то в чулане, среди банок с засохшей масляной краской. Пластмассовые пластинки с прикрепленными к ним тусклыми шестеренками – как будто усохли и рассыпались ниточки, которые шли вглубь его памяти, соединяли их с тем вечером, питали цветом. А потом эти детали и сами исчезли куда-то. Бенцион вырос и уже не вспоминал о тех часах. Но однажды, незадолго до своего тридцатилетия, он увидел сон.

Во сне они с Иосифом гуляли по городу. Это был чужой город – маленький, с невысокими оштукатуренными домами. Смеркалось, но окна почти нигде не светились – видимо, жители покидали это место. В глубоких оконных проемах лежали тени; от этого очертания окон казались размытыми – как будто темнота проступала из них наружу, разъедая сначала стекла и подоконники, а затем – контуры зданий. Они шли там с Иосифом, сворачивали с одной незнакомой улицы на другую, пока вдруг, в одном из переулков, все же заметили освещенное окно – витрину небольшой лавки. На стене была вывеска «Птичье колесо: Стекло и сопутствующие услуги». Над входом висела керосиновая лампа с горящим фитилем, об нее билась ночная бабочка. Они зашли внутрь. На одной из стен была развешена одежда. Она была стеклянной: шляпы, костюмы, пальто, из такого же тонкого, тускловато-прозрачного стекла, как керосиновая лампа на входе.

– Я, пожалуй, куплю себе новое пальто, – сказал Иосиф, – мое совсем износилось.

– Никто не ходит в стеклянной одежде, – сказал Бенцион, – ее и надеть-то нельзя. Разобьется же!

Но Иосиф, казалось, не слышал его. Он подошел к висящему на стене пальто, осторожно снял его и надел на себя. На Иосифе оно не выглядело прозрачным: в нем отражались горевшие в лавке лампы, уличные фонари, звезды, уже появившиеся над городом. И Бенцион тоже отражался. Он протягивал руки к Иосифу; в отражении его ладони казались огромными, а лицо – маленьким и дрожащим. И все, что отражалось в Иосифе, теперь искажалось, меняло очертания и размеры – как бывает, когда смотришься в висящий на новогодней елке зеркальный шар: дверь лавки выгибалась и вытягивалась, а вьющаяся у входа бабочка оказывалась похожа на хлопающую крыльями серую птицу.

– Ну, я пошел – сказал Иосиф, – а ты оставайся.

Он развернулся и направился прочь от Бенциона, вглубь комнаты. Когда он шел, стены лавки растягивались и удлинялись, словно уступая его движению.

– Подожди, – крикнул Бенцион, – я иду с тобой.

Он бросился к стене, схватил пальто. Он ждал, что оно немедленно разобьется, но этого не случилось. Ему удалось просунуть руки в рукава, но, когда он стал застегивать пуговицы, по складкам на сгибах локтей побежали мелкие трещины, стекло стало крошиться, на пол полетели осколки. Бенцион стоял и смотрел, как они падают. Вокруг него образовались горки битого стекла; осколки все продолжали сыпаться. Рукава уже раскрошились, трещинки теперь бежали по его рукам, и Бенцион увидел, что, достигая пола, кусочки стекла превращаются в крошечные металлические шестеренки и катятся в разные стороны.

«Я не успел, – подумал Бенцион, – и никогда не успею».