КМ

В леденящих горахВетер пел заунывную песню свою,В недоступный мирахКто-то думал высокие думы.А я умер вчера,На холодном рассвете в жестоком бою,А я умер вчераИ сам не заметил, как умер.Ничего, что в грудиВместо сердца лишь пепел и прах,Камнем ляжет на грудьПростыня погребальная, белая-белая.Мне сказали: Иди!И я встал и пошел в темно-синих горах,Без посоха в путь,Как было откуда-то велено.Ничего, что внутриВетер осени песни свои затаил,

Ничего, что идтиНет ни сил, ни дороги мостами непрочными —Мне сказали: Смотри!И открыл я незрячие очи свои,Чтобы не пропуститьНи единого мига полночного.Пусть из воздуха свитПуть непрочный – вот всех недоступных мирах,Погребальную песню своюПусть поют раскаленные сумерки.Мне сказали – Живи,И никто не узнал, что я умер вчера,На рассвете в бескровном боюИ сам не заметил, как умер.

Это КМ.

Вернее, не совсем КМ.

Это какая-то часть КМ, которая не совсем КМ.

Глава седьмая. Где нет зимы

– Смотри.

Световея показывает мне лист, большой, разлапистый, это вон с того дерева. Хочу сказать, я такой уже видел. Не сразу понимаю, что хочет показать Световея, не сразу спохватываюсь.

– Ишь, какой уродился…

– Ну…

– Бывает.

– Прикольно, правда?

И правда прикольно. Все листья зеленые, а этот желтый. Золотой.

Световея смеется.

– Золотой, золотой!

Снаряжаем крылатые паруса. Сегодня мы хотим летать. Может, получится. Должно же когда-нибудь получится.

Забираемся на высокую гору, Световея расправляет крылья. Сегодня полетит Световея, мы так решили.

Световея разбегается.

Прыгает.

Летит, подхваченная ветром, летит…

Хлопаем в ладоши.

Световея кувыркается на ветру, беспомощно падает, разбивается о скалы.

Байи больше нет.

Собираю листья. Один, два, десять, сто.

Желтые.

Раньше их было меньше. А еще раньше совсем не было. Даже не помню, когда они появились, вот так, внезапно, и все больше…

Темнеет.

Ухожу в дом. Когда совсем темнеет, лучше уйти в дом. Потому что становится холодно. Раньше так не было, чтобы с наступлением ночи становилось холодно. Раньше много чего не было.

Световея ждет меня, обнимает, прижимается губами к моему лбу.

– Ты воскресла… – шепчу.

– Ага… вчера…

– А я так боялся… думал уже, ты не вернешься.

Световея пожимает плечами, как это быть может, чтобы я не вернулась.

Закрываем дверь, чтобы не пробралось белое. Это поутру на листьях замирает белое, холодное, когда его коснешься, оно обжигает.

– Вы будете взрослыми, – говорит Ждан.

Мы не понимаем ему. Но верим. Как тут не поверишь, когда у Ждана течет кровь из носа, сразу видно, накатило, увидел что-то из прошлых жизней, откуда-то изоттуда…

– А это как? – спрашивает Световея.

Ждан пожимает плечами. Он еще не знает. Он только знает – взрослыми.

– Работать будете. Много работать.

– А это как? – спрашивает Световея.

Ждан снова пожимает плечами. Это он тоже еще не знает. Только знает – работать.

– Вы уже не будете играть.

Молчим. Слушаем. Если у кого-то проснулась память, надо сидеть и слушать.

– Белое будет. Много белого.

Ёжимся. Белое обжигает. Мы знаем. Мы не хотим белое.

– Будет обжигать. Много обжигать.

Падают желтые листья.

– А потом ничего не будет. Совсем ничего.

Слушаем. Не верим. Не понимаем. Быть такого не может, чтобы совсем ничего не было.

Световея заливается слезами.

– Не хочу, не хочу, не-хо-чу-не-хо-чу-нехочу!

Убегает куда-то, прячет лицо. Пожимаем плечами. Нам самим сейчас хочется разрыдаться и убежать куда-то на край земли, далеко-далеко…

И теплится какая-то шальная мыслишка, непонятно откуда взялась, а вдруг ошибся Клим, ну мало ли, ну бывает, хотя… не было такого, чтобы память предков ошибалась…

Делаю вид, что строю убежище.

Сейчас все строят убежища. Так надо. Огромные, каменные, глубокие, уходящие под землю.

Мы все повзрослели. Как-то быстро. Сами не заметили, как. Ещё вчера бегали босиком и играли в сказки, еще вчера строили крылья, а уже сегодня закутались в теплые шубы и кусачие свитера, с утра до ночи строили убежища глубоко-глубоко под землей, чтобы укрыться в холода.

И точно знали, что укрываться будем уже не мы.

Делаю вид, что строю убежище. По-другому здесь нельзя.

Хорошо, что никто не видит, что я строю на самом деле.

Крылья.