Князь

— Кабанчика, — решил Василий Ярославович. — Устали люди, пусть подкрепятся. А для начала — борща вчерашнего, с дорожки полакомиться. Сегодня отдохнем, а завтра с делами разбираться станем.

Зверев такому решению удивился: день еще и полудня не перевалил. Однако после того, как впервые за много дней он оказался в жарко натопленном помещении и вдосталь поел горячего, Андрей внезапно ощутил самое настоящее опьянение — в голове закружилось, ноги стали точно ватными, глаза начали слипаться. А когда хозяин принес на стол к ним с отцом и Полиной кувшин петерсемены,[77] молодой князь понял, что сегодня действительно способен только крепко-крепко спать. Зато новым днем они поднялись с первыми лучами солнца и, перекусив лишь парой расстегаев с квасом, сразу отправились выбирать корабль.

При внимательном рассмотрении Новгород, который все считают крепостью, оказался настоящей Венецией, пронизанной тут и там водными артериями. Волхов, Вишера, Веряшка, Мета, Вишерка, Пестова, Малына, Дерега, Вищера — все они протекали если не через самый город, то петляли по его многочисленным слободам. Шутка ли сказать, почти сорок тысяч населения! Великий город раскинулся далеко, далеко в стороны от крепостных стен. И если в какой-нибудь слободке не имелось своей реки — к ней обязательно тянулся укрепленный дубовыми сваями канал, к берегу которого могла швартоваться, как к причалу, довольно большая и тяжело нагруженная ладья.

Здесь вообще все протоки напоминали один сплошной причал — со стоящими неподалеку амбарами для товаров, с толстыми сходнями, дожидающимися весны возле крепких причальных быков. Примерно половина мест была уже занята: вмерзшие в лед корабли спали, вспоминая летние походы, бесконечные реки и морские шторма. Суденышки помельче были вытащены от греха на берег и, перевернутые брюхом кверху, отдыхали, напоминая затаившихся доисторических ящеров с выпирающими из спины толстыми хребтами.

Корабельная слобода располагалась на восточной стороне, по берегам и каналам Вишеры. Сама река еще была покрыта льдом, но работа у мастеров вовсю кипела. Поскидывав душегрейки на груды белых, едко пахнущих опилок, в подпоясанных веревками полотняных рубахах и таких же легких штанах, они стучали молотками, вырезали что-то топорами и стамесками, распаривали в длинных лотках доски, чтобы потом по месту изогнуть их на ребрах корпуса, нашивали палубы. Наверху еще только вставляли в пазы поперечные балки, просвечивало солнце сквозь будущие надстройки — а внизу вертлявые мальчишки уже смолили днище, макая в котлы с булькающим желтым варевом вместо кисточек длинные мочала.

Полусонный Лучемир, почуяв знакомые запахи, встрепенулся, сполз с седла, зачем-то снял шапку, сунул ее за пазуху и засеменил к судну, прищурившись и выставив вперед голову.

— Кто тут хозяин? — громко поинтересовался Василий Ярославович. — Это купца Ильи, сына Рассохина, мастерская?

— Она самая, — остановившись, отер лоб один из мастеров. — Кликнуть хозяина али так любопытствуете?

— Сказывали, ушкуи у него на продажу имеются?

— Как же, боярин, есть корабли. Вот этот ушкуй, мыслю, аккурат к половодью закончим. А вон слева, за навесом с досками, там ужо мачту подымают, оснастку натягивают. Почитай, хоть завтра спускать можно, коли вода будет.

— Не бери, княже, этой поделки, — неожиданно хлопнул по борту Лучемир. — Гнилое корыто, не станет оно долго ходить.

— Да ты чего несешь, старый пень! — в голос возмутились мастера, трое из которых, отложив работу, попрыгали с бортов вниз. — Как это ходить не станет! Работа чистая, никаких огрехов! А ну, иди отсюда, пердун хромой!

— Звияга, коней прими. — Андрей спешился и зашагал к старику, остро жалея, что не прихватил сабли. С тремя ремесленниками кистенем и ножами он еще управится, но коли остальные на выручку кинутся — забьют вместе с дедом. Пахом и боярин, считай, тоже безоружные, не помогут.

Между тем вид у корабельщиков был очень даже серьезный.

— Ты чего работу хаешь, нищета юродивая?! Ты хоть лодку простую сам сшивал?

— Я и яйца ни одного не снес, — хмыкнул старик, приглаживая пятерней белые волосы, — однако же свежее от тухлого отличаю на раз. Гляньте, доски у вас не пиленые, а рубленые. Оттого и стыков ни одного плотного быть не может. Древесина недосушенная и в смоле не варена, сверху по сырому мажете. Нечто такая в воде не загниет?

— Да ты чего несешь, хрыч старый?! Нечто зимнюю древесину сушат? Она и так сухая, как солома весной! И доски у нас отменные, от артели пильщиков Дубовицких — слыхал про таких?

— А что мне Дубовицкие ваши, коли доски рубленые? Нечто я такого и не увижу. А дерево, хоть бы и зимнее, а сезон вылежать должно. Иначе просмолки не примет. Как же ты сырое намочишь? Вымачивать токмо сухое можно. Оттого и мажете вы, что доски не мочатся, да?