Князь

— Ерунда, царапина, — глянул на окровавленную ладонь Зверев. — Сочит, но за шиворот не струится. А ты кто таков, чей холоп будешь? Али лях? Иноземец?

— Эк тебя шибануло, Васька, — низенько и ехидно захихикал мужик. — Какой холоп? Какой лях? Ты чего, меня не узнаешь?

— Ты как с князем разговариваешь, смерд?! — Андрей попытался вскочить, но его повело в сторону, и если бы не вовремя подставленное плечо мужика, он бы рухнул обратно в снег.

— Э-э, милый, да тебе, похоже, в медсанбат надобно.

— Куда? — Андрей открыл и закрыл глаза, схватил мужика за шею, с силой привлек к себе, вперился глазами в красную эмалевую звезду. Алую, с серебряными серпом и молотом в серединке. — Погоди, так ты красный?

— Красный, Васька, красный. Ты это, за стремя возьмись… Господи, да у тебя ноги совсем заплетаются! Спина не болит? Не дай бог, позвоночник зацепило.

— А я кто? Ты где, смерд? А я — красный?

— Да красный ты Васька, красный. Все мы тут красные… Не, спина целая, ни одной дырочки. Неужто обошлось? А лошадь твоя как?

— Ну-ка, стой! — Андрей поймал мужика за ворот и вновь притянул к себе: — Ты кто, смерд?!

— А в глаз за слова такие не хочешь, дерьмо ослиное?

— Ладно, пусть будет Ослиное Дерьмо, — разжал хватку Зверев. — А я тогда кто?

— Ты чего, и вправду не рубишь? — без видимой обиды переспросил мужик. — Вправду мозги отшибло? Васька, Василий Медведев, помнишь? Станица Берложья, Краснодарский край. А я — старший сержант Павел Шеремет. Твой непосредственный командир, кстати, олух царя небесного. Служим мы с тобой в первом эскадроне второго полка восемьдесят первой дивизии четвертого кавалеристского корпуса. Посланы на кухню за обедом и назад теперь возвращаемся. Все, вспомнил?

— А какое сегодня число?

— Семнадцатое ноября сорок второго года. Ты и вправду не помнишь али прикидываешься?

— Прикидываюсь. А как меня долбануло? Чем?

— А-а, это фортуна тебя поцеловала с нежностью. «Мессеры» нас засекли. Уж не знаю, откуда взялись, но своего не упустили. Я как рев мотора услышал, сразу в сторону с дороги отвернул и рысью пошел. А ты, тетеря, головой крутить начал. Вот фрицы по тебе две очереди и выпустили. Одна аккурат по седлу прошла, сам видел. Думал, конец пацаненку, отбегался. А ты хоть с лошади своей муругой и слетел, но закувыркался, себя начал ощупывать. Живой, стало быть, остался. Да и кобылка стоит, не дергается. Не поняла небось вовсе, чего случилось. Пусти, хоть гляну, как она? Может, в шоке просто…

Сержант Шеремет обошел помахивающую хвостом кобылу вокруг, ощупал зеленую овальную флягу емкостью на добрый пуд воды, узлы, тюк на холке, опять хмыкнул:

— Ты глянь, казак! Одна пуля кашу гречневую продырявила, вторая — ящик с тушенкой, с другого бока. А на лошади — ни царапины! И это, смотри, твое… — Сержант протянул ушанку, задний борт которой был размочален в лохмотья. — В рубашке ты, видать, родился, боец Василий. Ну что? На ногах стоишь? А в седло подняться сможешь?

— В седле не пешком, — осторожно нахлобучил на макушку порченную фашистами шапку князь Сакульский. — Много труда не нужно. А где мы сейчас, Павел? Вроде степь вокруг, ровно все.

— На Волге, казак, на Волге, — вздохнул сержант. — Слева гул слышишь? Это Сталинград. Мясорубка там сейчас, говорят, страшная. А мы тут бока уж четвертый день отлеживаем. То есть выгрузились четвертый день тому, за Приморском. Два дня марша, да вот застопорились. Не пускают нас дальше. Видать, и на смерть стоит своя очередь. Занято в Сталинграде сейчас, есть кому погибнуть.

— Какая, говоришь, дата сегодня? Конец сорок второго? — Зверев попытался вспомнить, когда на Волге окружили Паулюса. Кажется, в сорок третьем. Значит, еще год все это длиться будет. Целый год. Андрей перекрестился: — Не боись, сержант. И нас перемелют. Никого не забудет костлявая.

— Поднимайся в седло, философ. Твоя пуля уже мимо прошла. Теперь выживешь.

Оба кавалериста окинули небо тревожным взглядом, поднялись в седла и широким походным шагом двинулись по полосе истоптанного снега, разрезающей бескрайний ровный наст. Казалось, никого и ничего вокруг нет до самого горизонта — но очень скоро Андрей убедился, что впечатление это весьма обманчиво. Они проскакали километра полтора — и Зверев смог различить натянутые на толстых жердях многочисленные полотняные навесы. Под одними переминались с ноги на ногу лошади, перед которыми вместо яслей стояли поднятые на бочки жестяные лохани, под другими сидели на седлах татары: бездоспешные, безбородые, в овчинных тулупах и валенках, с шашками на широких ремнях. Разум никак не переключался на новую обстановку, и чтобы признать легких кавалеристов красными конниками, ему требовалось некоторое усилие. Или это последствие контузии? Все же пуля по затылку двинула, не подушка в пионерском лагере.

— Обед прибыл, мужики! — бодро провозгласил Шеремет. — Тащите котелки да ложки, разбирайте «эн-зэ». Кому пуля в тарелке попадется — Ваське Косолапу отдайте. Будет ему после войны сувенир.

— Чего, суп, что ли, вытек? — встрепенулся щекастый и упитанный, как Полина, кавалерист.