Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

Овлур был ещё жив, хотя чувствовал, что держится из последних сил. Земля, по которой он свободно ходил с малых лет, которую так хорошо знал приветливой и доброй, теперь стала для него злобной, враждебной. Она била его по спине, по локтям, ногам, колотила и терзала со всех сторон. Если бы не кожух, войлочные сапоги й шапка, то не выдержал бы и половины пути. Спасибо Насте, только благодаря ей пока живой!

Когда всадник на краю стойбища остановил и разворачивал коня, Овлур, собрал все силы и крикнул ему:

— Джигит, у оврага на засохших кочках потише гони, прошу тебя! А не то совсем убьёшь!

Широколицый половец оскалил зубы, засмеялся:

— Теперь держись! Промчу, как вихрь! Позабавлю как следует хана Кончака и его гостей! Пай-пай!

Овлур стиснул зубы и ещё крепче вцепился руками в верёвку. Назад нукер и вправду мчался как ветер, всё время стегал коня камчой и бил ногами под бока. Остановился в нескольких шагах от Кончака, спрыгнул на землю и саблей перерубил верёвку.

Овлур не подавал признаков жизни. Лежал недвижно, как мёртвый, лицо окровавлено. Кожух свисал с него клочьями.

Рута приподнялась, подползла к сыну и голосно запричитала:

— Сыночек мой! И что же они с тобою сделали?..

От её крика Овлур вздрогнул, из его груди вырвался болезненный стон. Клочья кожуха зашевелились — юноша пытался подняться, но не мог.

— Мамушка, ты? — старался узнать её сквозь пелену кровавого тумана.

— Я, сыночек, я… Вот сейчас поднимусь и помогу тебе…

Она едва нашла в себе силы подняться, встать на ноги, но как ни напрягалась, сына поднять не могла.

Тогда Настя гаркнула на молодых нукеров, стоящих поблизости:

— Чего глазищи таращите? Помогите женщине!

Кончак молча кивнул, и те осторожно подняли Овлура на руки, понесли в юрту. Рута медленно ковыляла за ними. А Настя сдержала себя, хотя ей очень хотелось быть сейчас там, в их юрте. Теперь, когда смертельная опасность для Овлура миновала, она должна подумать и о себе. Что скажет на всё это хан Туглий? Что-то ещё будет?

3

Туглий возвратился от Кончака, когда стемнело, изрядно пьяный. Тяжело ввалился в юрту, дохнул вином и кумысом. Широкое лицо его было насуплено, глаза налились кровью, редкие седые усы топорщились, шея побагровела, как гребень у петуха. В руке камча.

Настя мигом вскочила с мягких подушек, и от её резкого движения заколыхалось пламя сальной свечи. С её округлых белых плеч спадала вышитая шёлком киевскими мастерицами тонкая льняная сорочка.

Туглий шагнул вперёд, зловеще прохрипел:

— Хр-р! Хр-р!.. Ну, негодница-потаскуха! Вот как ты бережёшь мужнюю честь! Делаешь из меня, хана, властителя степи, тысяч отар и табунов, повелителя племени, посмешище всей орды. Ишь, что надумала! Заступаться на виду у всех за какого-то недоноска, нищего чабана! Да я тебя самою прикажу привязать к хвосту коня и голой пустить в степь! И никто тебя не спасёт! Никто не заступится! Да я с тебя живой шкуру спущу! Хр-р! Хр-р!..

Над его головой взметнулась камча. Но не успел он до конца замахнуться, как Настя выхватила из складок сорочки небольшой кривой нож и приставила его себе к сердцу.

— Хан! — крикнула громко. — Опомнись! На кого руку поднял? Один удар — и не станет твоей русоволосой жены, твоей отрады и утехи! А подумал ли ты, кто станет тебя миловать, целовать и ласкать, кто приголубит, когда из похода вернёшься? Кто обнимет тебя, когда ты ляжешь в холодную постель старого вдовца? В чьи глаза заглянешь, когда тяжкие думы одолеют твою седую голову, и кто согреет твою старую кровь в долгие зимние ночи? Ты подумал об этом? Если подумал, всё понял, тогда бей!

Она хорошо знала, что делать и что говорить.

Туглий, как заворожённый, прикипел взглядом к тонкому блестящему лезвию. Рука его вздрогнула и камча упала на пол. Губы хана задрожали, а брови седыми дугами полезли на лоб.

— Настуня! — воскликнул он жалобно, и свирепого вида как не бывало. Он уже с мольбой протягивал руки к своенравной и капризной, но такой красивой жене. — Не нужно так! Подожди, я ведь пошутил! Давай поговорим по-хорошему! Ты же знаешь, как я тебя люблю! Твоя правда — ты моя единственная радость и утеха! Разве я посмею хоть пальцем тронуть тебя, любовь моя! Да я скорее дам себе голову отрубить, чем ударю тебя! Только оставайся моей и больше ничьей — и ты будешь, пока я живой, купаться в роскоши и счастье! Настуня!..

Настя сделала вид, что приходит в себя, подумала немного, словно колеблясь, взвешивая услышанное, потом медленно отвела нож от груди и отбросила его.

— Хан мой! — её белые руки протянулись вперёд, как для объятий. — Хан мой!

Туглий с радостным стоном кинулся к ней:

— Настуня!

Между ними снова, как это не раз бывало, тут же воцарился мир. Туглий разделся, и они забрались на мягкое ложе под пышные одеяла из верблюжьей шерсти.

— Весело было у Кончака? — спросила Настя, чтобы отвести разговор на иное. — Нахлебались вина, сколько хотели?

Туглий чмокнул губами, покрутил головой.

— Вино это скоро кровушкой прольётся…

— Почему это вдруг?