Князь оборотней

Шаман Канда плясал на гребне пенной волны и самозабвенно колотил в бубен:

— Большой День, оо-оо, Ано-дялы, оо-оо! День придет, оо-оо, солнце взойдет, оо-оо, хозяин пестрого оленя умрет!

Бег Великой реки прекратился, точно на нее дохнули холодом, сковывая в гладкое зеркало черного льда. Белая пена рассыпалась брызгами, да так и застыла — в воздухе зависло причудливое ледяное кружево, между которым замерли люди. Хадамаха видел распластавшуюся в прыжке Золотую, Белоперую с судорожно заломленными назад крыльями, Брата с бескрылой девочкой на загривке… Лишь молодой крылатый оставался живым и подвижным, но лицо его стало как слепая дыра на фоне серого тумана.

— У меня есть пестрый олень! Я… Я умру этим Днем?

На губах Канды вспыхнула безумная улыбка.

— Зачем же ожиданием мучаться? Сейчас умрешь!

Он грохотнул в бубен и, вздымая брызги, завертелся на месте, выкликая:

— Хозяин во-оо-од, слышишь ли, Хозяин черных вод!

— Не слушайте его! — брыкаясь в хватке Хадамахи, завопил жрец Губ-Кин. — Это все наведенные иллюзии… Маячки, просто шаманские маячки! Если вы не станете в них верить, вам ничего не сделается! Нет ни реки, ни пены, ни… Ой! Этой штуки тоже нет, нет-нет-не-е-е-еет!

Поверхность Черной реки вскипела. Высоченный столб воды поднялся, упираясь пенной вершиной в серый туман междумирья. Внутри водяного столба извивалось что-то похожее на гигантскую змею. Только никакая это не змея, а рука! Громадная рука, изгибающаяся не только в локте, но сразу во всех местах одновременно. Вместо кисти ее венчала… голова! Ссохшаяся башка с зализанными черными волосами и сухой, как береста, серой кожей, обтягивающей череп так туго, что проступали кости. Челюсти торчали, будто у волка.

А-р-р-р! — рука метнулась к хозяину пестрого оленя, и длинные загнутые клыки вцепились в край его парки.

Парень не успел даже вскрикнуть. Черная река расступилась, и, отчаянно взмахнув руками и крыльями, он канул в воду.

— Не-е-ет! — молодая женщина с младенцем на руках с воплем ринулась за ним, двое плачущих детей цеплялись за ее подол. — Верни-ись! — Она сунула младенца в руки старшей дочке и попыталась нашарить мужа в толще воды. Ее белоснежные крылья распластались на черном. — Ты что делаешь, шаман? — она вскинула на Канду безумные глаза. — Я не хочу! Я его люблю! Отдай, слышишь, отдай!

— Вдовой быть не хочешь? — Канда захихикал, содрогаясь всем телом, как в припадке. — Не будешь, ой, не будешь! Ты слышишь, Хозяин вод, оо-оо, ты слышишь?