Князь Тавриды. Потемкин на Дунае

«При великих свойствах Потемкина, нельзя не дивиться и противоположностям, кои имел знаменитый вельможа в нравственном своем поведении. Характер его с этой стороны был из самых странных, каковой едва ли можно в сравнении приискать в другом великом муже; поэтому нельзя почти верить, чтобы человек в состоянии был предаваться стольким непостоянным страстям, как Потемкин. Люди, возраставшие с ним в молодости, обнадеживали, что он прихоти сии усвоил уже в совершенных летах, с приумножением его необычайного счастия, и что в молодости своей не оказывал он и следов такого нрава. Великое богатство, дозволявшее ему издерживать ежегодно свыше трех миллионов рублей, не в состоянии было доставить ему радость, чтобы он хотя один день в покое оным наслаждался. Он не щадил великих сумм для удовлетворения страстям своим, и прежде нежели что‑либо доходило к его употреблению, он терял уже желание, побудившее его в первые мгновения сделать на то издержки. Сколько странна была сия его перемена страстей, столько же быстро действовала и переменчивость его душевного состояния; несколько раз в день можно было видеть его в полном, веселии и удовольствии и столько же раз в совершенном унынии. Нередко случалось, что во время увеселений князь ясностью своего духа и радованием превосходил всех участвующих; но прежде нежели кто‑либо мог вообразить, со–делывался он столько унынен, как бы произошли с ним все несчастия в свете. Радость и огорчение с равномерной быстротой в нем действовать могли, и потому нельзя было воспринимать осторожности, чтобы заблаговременно избегать его гнева, поелику нрав его был вспыльчивый и действия оного следовали скорее, нежели можно себе представить. Малость в состоянии была доставить ему несказанное удовольствие и опять малость могла на целый день поверх гнуть в несносную скуку. Он имел некоторые часы, в которые сердце его таяло, иногда от радости, иногда же от сострадания; еще иные, в которые ему ничто на свете не нравилось, не могло восстановить ему понуренного духа. Он имел привычку непременно окусывать ногти, отчего всегда говорил сквозь пальцы и большею частью наморщив лицо; а сие представляло в нем вид недовольный. Чтобы не видеть уныния на лице других, Потемкин, особливо же в веселом духе, расточал свои сокровища, в другое же слезы невинности и бедности служили орудием к вящему раздражению его гнева; но через несколько мгновений приходил он в состояние, в котором о поступке своем раскаивался. Вообще, кроме занятий по своей обязанности, ни к чему на свете примениться не мог».

Мы знаем истинную причину такого, оставшегося для современников, не посвященных в роман юности Потемкина, странного душевного состояния светлейшего князя, этого «несчастного баловня счастия».

Загадочная хандра в последние приезды князя в Петербург повторялась с ним особенно часто.

Причиной ее, с одной стороны, была известная нам «болезнь зуба», вырвать который оказалось труднее, нежели князь предполагал, а с другой — душевное состояние княгини Святозаровой, с которой князь виделся несколько раз и которая с нетерпением ожидала заключить в объятия своего второго сына.

Хандра напала на князя, как мы знаем, и в день приезда в Петербург Владимира Андреевича Петровского, загадочным образом попавшего с первых же своих шагов в столице в восточный домик Калисфении Николаевны Мазараки, откуда под арестом его привезли в Таврический дворец.

XIX

ДУЭЛЬ

Состояние духа княгини Зинаиды Сергеевны Святозаровой со дня полученного ею от Аннушки известия о том, что сын, рожденный ею в Несвицком, появления на свет которого она, как, вероятно, не забыл читатель, ожидала с таким нетерпением, жив, до самого получения ею ответа на ее письмо от Потемкина и даже после этого ответа едва ли поддается описанию.

Она, несмотря на громадную силу воли, ходила положительно в каком‑то тумане, с единственной мыслью о предстоящем свидании со своим ребенком, которого она никогда в жизни не видала.

Из письма Григория Александровича она поняла, что последний все время заботился о Володе, как уже она мысленно называла своего сына, и, несомненно, сделал его достойным имени, которое он будет носить.

«Которое носит его мать…» — вспоминалась ей фраза из письма Потемкина.

«Почему же он не написал «достойным имени своего отца»? — возник вопрос в уме Зинаиды Сергеевны. — Он Прав! — решила она через мгновенье, и горькое чувство к покойному мужу шевельнулось в ее душе. — Царство ему небесное! — остановила она сама течение этой мысли, которое могло разрастись до страшного обвинения. — Он искупил свою вину… страшной смертью… Он покаялся перед ней коротким предсмертным письмом… Он написал в нем «наш сын»… Он безумно ревновал ее, но ревность ведь признак любви… Можно ли обвинять в чем‑нибудь человека, который любит… Любовь искупает все…» — мелькали в уме княгини мысли, клонившиеся к защите несчастного самоубийцы…