Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Долгоруков привстал на стременах, вытянул худую мальчишескую шею, тревожно вглядываясь вдаль.

— А далеко до Очакова?

— Не дрейфь, княжич, — снова усмехнулся драгун. — Наших запасов хватит…

Полки прошли еще с десяток верст, прежде чем ступили на голую, без единого куста, выжженную огнем степь.

Десятки тысяч солдатских ног, лошадиных и воловьих копыт, обозных колес и артиллерийских упряжек в считанные минуты вметнули в воздух клубы черного пепла, покрывавшего толстым зловещим ковром все видимое до горизонта пространство. Медленно расплываясь в разные стороны под порывами ветра, над армией повисло огромное смрадное облако. Стало трудно дышать, мельчайшие частички гари запорошили глаза.

По примеру ветеранов, накинувших на головы плащи, прикрывших лица разными тряпками, Долгоруков завязал на голове платок, закрыв тонкой тканью нос и рот, натянул поглубже на лоб суконную шляпу.

В черном пепельном облаке армия шагала еще три дня, прежде чем достигла окрестностей Очакова.

Очаков представлял собой одну из самых сильных причерноморских крепостей. Высокий земляной вал широким кольцом опоясывал поросшие зеленоватыми мхами каменные стены; по вершине вала густым гребнем тянулся крепкий дубовый палисад из толстых, в обхват, бревен; в бойницах башен и бастионов, в амбразурах между зубцами стен тускло поблескивали десятки чугунных и медных пушек, державших под прицелом все подходы к крепости. Большие запасы провианта, военных снарядов и 30-тысячный гарнизон позволяли Очакову выдержать длительную осаду, если таковая приключится.

Начинавшая беспокоить армию бескормица существенно повлияла на планы Миниха. Понимая, что при отсутствии необходимого фуража и травы войско не сможет продержаться под Очаковым более восьми-девяти дней, он не мог планировать длительную осаду, а должен был действовать поспешно и решительно.

Осмотрев мощные укрепления крепости, фельдмаршал послал пять тысяч солдат строить редуты, закрепившись та которых можно было проводить штурм. И когда двадцатого июля — на седьмой день осады — инженерные офицеры доложили ему о готовности двух редутов, — приказал начать бомбардирование.

Первый залп оказался неудачен — ядра, ткнувшись в высокие стены, упали на землю, брызнули пунцовыми разрывами, не причинив осажденным ни малейшего вреда.

Артиллеристы, ругнувшись, быстро увеличили заряды, подправили прицелы, и следующий залп унес ядра на узкие улицы Очакова.

Спустя некоторое время небо над крепостью озарилось ржавыми отблесками пламени, густые клубы дыма взвились над башнями, покачиваясь, поплыли в стороны, наполняя воздух терпкими запахами пожаров.

Воодушевленные артиллеристы, скинув рубахи, блестя потными разгоряченными спинами, усилили огонь.

Канонада длилась без перерыва почти восемнадцать часов, радуя Миниха все большим числом разгоравшихся пожаров. Гарнизон не мог справиться с огненной стихией, охватившей десятки домов, и на рассвете фельдмаршал увидел, что защищавшие один из валов турки стали отходить в крепость, чтобы помочь загасить бушевавшие там пожары.

— Вот теперь мы и начнем! — проскрипел язвительно Миних, отнимая от глаза зрительную трубу. И приказал начать штурм.

Выделенные для приступа штурмовые колонны, в одной из которых находился 15-летний прапорщик Долгоруков, взметнув развивающиеся на ветру знамена, дружно побежали к валу.

Очаков жалобно дрожал размытым заревом пожаров, но держался стойко. Обвесив стены и башни серыми пушечными дымами, гарнизон расстреливал нападавших ядрами и бомбами на подступах к валу, не давая прорваться дальше.

Спустившиеся в ров гренадеры, натолкнувшись на отчаянное сопротивление турок, никак не могли подняться на вал. Количество убитых и раненых солдат росло с угрожающей быстротой — в считанные часы потери достигли двух тысяч человек.

Видя, как один за другим падают вокруг него солдаты, Долгоруков вдруг почувствовал заползающий в сердце неуемный животный ужас. А когда неподалеку с громким треском раскололось турецкое ядро и над головой просвистели горячие осколки, Василий, будучи не в силах противиться страху, бросился в небольшую воронку от бомбы и затих там, зажав грязными руками уши, чтобы не слышать диких криков умирающих.

Вдавив окуляр зрительной трубы в подслеповатый глаз, Миних тревожно разглядывал крепостные укрепления, на которые безуспешно пытались взойти его солдаты. Сопротивление турок стало еще более упорным, когда к оборонявшим вал вернулись те, кто побежал было в Очаков для тушения пожаров. Русские стали отступать.

Миних опустил трубу к колену, растер кулаком покрасневший глаз, приказал адъютанту подвести коня. Взобравшись неуклюже в седло, он дернул поводья и поскакал вперед, чтобы личным примером вдохновить потерявших уверенность солдат.

Однако скакать пришлось недолго — осколок разорвавшегося поблизости ядра сразил под Минихом лошадь, которая с жалобным ржаньем повалилась на бок, едва не придавив многопудовой тушей упавшего на землю фельдмаршала.