Княжеские трапезы

Старик внимательно рассматривал парня, впрочем, довольно доброжелательно. Против обыкновения, Эдуар был одет в костюм (тот, в котором он был на похоронах Рашели), на шее повязан галстук — вообще у него было два галстука на все случаи жизни.

— Княгиню! — глухо воскликнул человечек. — Но она принимает только епископа и доктора! Могу я узнать, чего вы хотите?

— Это личный вопрос, — уверил старика Эдуар.

— По-вашему, такого аргумента вполне достаточно! — проворчал собеседник. — Не слишком ли вы торопитесь с вашим личным вопросом? Могли бы вы дать разъяснения?

— Речь идет о ее сыне.

— Князя нет в живых уже двадцать лет!

— Но ведь можно говорить и о мертвых, — заметил Бланвен.

Старичок потер плохо выбритый подбородок, как будто скреб по терке.

— Пойду справлюсь, не примет ли вас монсеньор герцог.

— Какой герцог? — задал необдуманный вопрос Эдуар.

— Камергер мадам княгини.

Услышав слово «камергер», Эдуар чуть не прыснул: ему казалось, что все это — игра, игра с очень-очень давно канувшими в Лету традициями и словами.

Человечек секунду колебался, затем отцепил от пояса связку ключей, висевшую на карабине, и открыл ворота.

— Входите!

Эдуар робко вошел в поместье. От резкого запаха цветущих глициний у него чуть не закружилась голова; он удивился, потому что снаружи ничего не чувствовалось, как будто это благоухание предназначалось исключительно обитателям замка. Под вольно росшими сорняками еще скрипел на аллее старый гравий — это было похоже на то, как раздавливают улитку.

— Вы сторож? — спросил Эдуар старика. Тот едко хихикнул.

— Я тут мастер на все руки: и сторож, и шофер, иногда даже метрдотель, а раньше, пока меня не замучил ревматизм и я еще мог свободно нагибаться, был садовником.

Ядовитый мох тонким слоем покрывал большую часть крыльца, ноги обитателей замка протоптали в нем тропинку.

— Попрошу вас подождать меня здесь, — сказал сторож, — мне запрещено пускать внутрь незваных визитеров.

Его французский язык был превосходен, и все же слышался какой-то неуловимый акцент. Эдуар понял, что старик взял на себя личную ответственность, проведя его в поместье, а не заставив ждать на улице. Понравилось ли ему лицо Бланвена, или же он, боясь очередного приступа ревматизма, не хотел идти липший раз к воротам?

Сторож исчез. Над казавшимися живыми гроздьями глициний кружили пчелы. С озера доносился шум моторной лодки. Над поместьем царил дух всеобщего умиротворения — настоящий швейцарский дух. Здесь после трагической смерти князя люди и вещи отказались от всяких радостей жизни: тусклое существование, лишенное души.

Появившийся в дверях старичок позвал Эдуара:

— Не угодно ли вам будет последовать за мной?

Преодолев в два прыжка ступени, Эдуар оказался на пороге просторного холла, заставленного тяжелой мебелью, оскорбляющей взгляд своим уродством. Пыльную тишину жилища нарушал только шум шагов.

Следуя друг за дружкой, сторож и Эдуар прошли перед широкой лестницей с вычурными перилами, остановились у низкой двери, находившейся под лестницей. Множество стилей смешалось в замке — от неоготического до стиля 30-х годов.

Сторож толкнул неплотно закрытую дверь и объявил:

— Прибыл месье, о котором я говорил вам, монсеньор.

И посторонился, пропуская Эдуара.

Бланвен вошел в маленький скромный кабинет, вдоль стен которого выстроились деревянные картотеки. В центре стоял стол, покрытый зеленым сукном. Сидевший в крутящемся кресле толстый старик что-то подсчитывал на длинных листках глянцевой бумаги, временами окуная древнюю ручку в хрустальную чернильницу. Ему должно было быть около восьмидесяти лет. Лысина у него была совершенно клоунская: остроконечная макушка голая, а длинные и прямые седые волосы падали на плечи. На старике был черный костюм старомодного покроя, целлулоидный воротничок и жемчужно-серый галстук; нелепый белый платочек с кружевами красовался у него на груди.

При письме он пользовался очками, но снял их, увидев посетителя.

Эдуар склонился в поклоне, подозревая, что именно этого требуют правила приличия, принятые в замке.

— Монсеньор…

И застыл в ожидании, что герцог пригласит его подойти поближе. Тот указал Эдуару стул напротив.

— Я ровным счетом ничего не понял из рассказа Вальтера, — еле слышным голосом заявил камергер. — Извольте объясниться.

От волнения Бланвен задыхался, ему было стыдно. «Черт побери, да ведь я сын князя, так твою и разэтак!»

Он уселся и посмотрел на своего собеседника со спокойной уверенностью.

— Прежде всего, монсеньор, я хотел бы сказать вам, что мой шаг, несмотря на всю его необычность, является совершенно бескорыстным.

Эдуар никогда так не изъяснялся и сам удивился своей напыщенности. Где он вычитал подобное? Крепко сжатые руки герцога Гролоффа лежали на листках бумаги, а кончиками пальцев он поигрывал оправой своих очков.

— Да будет ли мне позволено узнать, монсеньор, с какого времени вы проживаете в замке? От вашего ответа многое зависит.

— Я живу в Версуа с тех пор, как сюда переселились княгиня Гертруда и ее покойный сын, — ответил герцог, — то есть с момента окончания последней войны.