Княжеский отбор для ведьмы-дебютантки

— Простите, здесь небольшой беспорядок, — извиняется князь. — Признаюсь, я редко работаю в кабинете. Предпочитаю библиотеку. Так повелось с детства. Здесь была территория моего дяди, и даже меня он нечасто сюда допускал. Сейчас я попробую найти томик стихов нашего вечернего гостя. Вы, Вера Александровна, читали что-то у Пушкина?

Представляю, как он удивился бы, назови я все произведения поэта, что я читала. Но, боюсь, среди них будет слишком много еще не написанных. Поэтому, вспомнив книгу, что я брала у Бельских, я ограничиваюсь «Бахчисарайским фонтаном».

— О! — кажется, Елагин приятно удивлен.

— Да, — поясняю я, — папенька выписывает книги из Петербурга.

— Похвально, — одобряет князь. — Не зря сам император весьма лестно отзывается о вашем батюшке и сожалеет, что он вынужден был покинуть столицу.

Мы снова ступаем на зыбкую почву, и я не сразу, но всё-таки говорю:

— Боюсь, мы оба знаем, почему он вынужден был это сделать.

Быть может, не стоило обсуждать сейчас столь щекотливую тему. Но другого случая могло и не представиться. Охота прошла, и возможно, уже после сегодняшнего вечера будут названы девушки, которые останутся на отборе. А значит, остальным придется покинуть Елагинское.

Князь откладывает в сторону какую-то книгу, что держал в руках, и смотрит на меня так пристально, что я не выдерживаю и отвожу взгляд.

— Как много вы знаете о той истории, Вера Александровна?

Я впервые различаю в его голосе заметные признаки волнения.

Еще можно остановиться, отделаться общими фразами и перевести разговор в другое русло. Но не буду ли я ругать себя потом за то, что не воспользовалась этим случаем и не попыталась получить хоть крупицу информации с той, вражеской, стороны?

— Я знаю достаточно, — чеканю я каждый слог, — чтобы понять, что восемнадцать лет назад граф Закревский был несправедливо обвинен в предательстве.

Я вижу, как белеют пальцы Елагина, впившиеся в обивку спинки стула. А сам он долго молчит.

— Князь Бельский всегда был уверен в невиновности графа, — каждое слово дается ему с большим трудом. А когда он произносит следующую фразу, у меня подкашиваются ноги, и я почти падаю на стоящий у шкафа табурет. — Может быть, вы удивитесь, но сейчас я думаю, что ваш отец был прав!

28. Ложные доказательства

Первые несколько секунд я сижу с открытым ртом. А потом едва не выдаю себя. Фраза: «Неужели вы готовы во всеуслышание заявить, что мой отец не был предателем?» уже почти срывается с моих губ, когда меня внезапно озаряет — он же говорит не о моем отце, а об отце Веры — князе Бельском!

И говорю я совсем другое:

— Что вы имеете в виду, ваше сиятельство?

Мысль о том, что он готов признать предателем своего дядю — пусть даже всего лишь в приватной беседе — сводит меня с ума. Это был бы такой огромный шаг вперед в деле моего отца! Но что могло заставить его пойти на такое признание?

Быть может, его мучает совесть, и он не может спать по ночам? И хотя сам он в то время был слишком мал, чтобы нести ответственность за поступки своего дяди, наверняка, груз той подлости, что совершил близкий человек, тяготит и его.

Я растеряна. Я испугана. Я совсем не чувствую торжества. Если Елагин сейчас расскажет мне всю правду, что я должна буду делать с этой информацией? И захочет ли он повторить свой рассказ при свидетелях? Быть может, это минутная слабость, и она пройдет, стоит ему только немного подумать. Боюсь, если я расскажу кому-нибудь о нашем разговоре, меня сочтут сумасшедшей.

— Насколько я понимаю, Вера Александровна, вы дружны с графиней Закревской?

Я киваю и облизываю пересохшие губы.

— И ваш отец рассказывал вам о судьбе ее отца?

Еще один кивок. Говорить я просто не могу.

— Тогда, должно быть, вам известно, что моя семья тоже некоторым образом замешана в ту историю?

Некоторым образом? Он, что — издевается?

— Я был учеником Кирилла Александровича Закревского, и именно он обучил меня многому из того, что я умею сейчас. Он был замечательным человеком и очень сильным магом. Даже мой дядя, который много лет также занимал должность главного императорского мага, не знал и половины того, что знал Закревский.

Он говорит о своем дяде почти спокойно и не стесняется упоминать его имя рядом с именем моего отца.

— Мой дядя, как и ваш отец, был другом Кирилла Александровича. А еще — его правой рукой!

Мне так и хочется выкрикнуть — он был рукой, которая его убила! Но я по-прежнему молчу. Я не понимаю, куда клонит князь.

— Мне было двенадцать лет, когда погиб граф Закревский. Я помню ту волну негодования, что поднялась во дворце, когда его объявили предателем. Я уже тогда не верил этому. Кирилл Александрович был человеком, не способным на подлость. Но все вокруг говорили о неопровержимых доказательствах.

— О доказательствах? — выкрикиваю я. — Любые доказательства можно сфабриковать!

Кажется, я опять употребила слово, которое еще не могло быть в обиходе. Но князь, к счастью, не обращает на это внимания.