Княжна Тата

— Я ухалъ потому, что мн, къ несчастію, нечего было узнавать отъ васъ, княжна, произнесъ онъ медленно и твердо, — я зналъ… Вы могли забыть, понятно, но у меня неумолимая память; я помню все и ничего никогда не забываю… Нтъ, то, что вы могли бы мн сказать тогда, было бы для меня недостаточно.

Ей вдругъ стало страшно: она уронила руку, вскинула и остановила на немъ глаза.

— Ecoutez g'en'eral, начала она, силясь улыбнуться и скрыть обнимавшую ее тревогу подъ развязнымъ тономъ шутки, — вы умны и тверды, и герой, все, что хотите, но въ нашемъ женскомъ сердц вы также мало понимаете, какъ и вс мужчины! Вы неспособны принять въ разсчетъ, взвсить, сколько въ немъ вчно бываетъ свойственныхъ намъ однмъ сомнній, противорчій, неожиданныхъ для него самого капризовъ борьбы… борьбы съ другими, близкими, со всякими рагіі ргіз и установленными взглядами, съ самимъ собою наконецъ… Вотъ вы говорите, что все помните, а помните-ли, что однажды при мн сказала вамъ Lizzy: "Souvent un coeur est tout pr^et `a se rendre, mais il faut jtout de m^eme le prendre d'assaut?…" Но вы желали брать d'assaut, кажется, одни азіатскіе и турецкіе города…

Бахтеяровъ усмхнулся невольно, и нкоторое время затмъ оставался безмолвнымъ. Онъ пристально глядлъ на нее, какъ бы любуясь ею и вмст съ тмъ какъ бы готовя о ней внутри себя какое-то ршеніе, которое она въ свою очередь ждала съ тайнымъ содроганіемъ всего своего существа. То "послднее" слово, которое почитала такъ близкимъ она за мгновеніе предъ тмъ, уходило теперь, она понимала, въ какую-то смутную, колеблющую даль…

— Можетъ быть, я съ вами спорить не стану, началъ онъ наконецъ, — я былъ, можетъ-быть, слишкомъ робокъ… или слишкомъ требователенъ, какъ вамъ угодно… Но важно дать напиться человку, когда онъ умираетъ отъ жажды, а… а не посл, словно проглотилъ онъ.

— Посл чего? спросила блдня Тата.

Онъ будто не слышалъ этого вопроса и продолжалъ:

— Какъ бы ни было, я ухалъ тогда съ твердымъ намреніемъ вырвать все это изъ души, изъ памяти, и… и не могъ… Не могъ заглушить той мучительной жажды любви, счастія, взаимности… Въ азіатской степи, вдали отъ водоворота людскаго, человку некуда выкинуть избытокъ своихъ ощущеній; они, какъ рдкіе дожди тхъ странъ, падаютъ капля за каплей въ тотъ же глубокій колодезь его внутренняго я, переполняя его иной разъ до невыносимой муки. Мн очень часто представлялось въ то время, что мн придется непремнно кончить самоубійствомъ или сумасшествіемъ.

— И вы никому не писали оттуда, не желали встей ни о комъ? вскликнула наша княжна съ загорвшимися опять надеждой глазами.

Бахтеяровъ пожалъ плечомъ.

— Къ чему? Жажда у меня, я сказалъ вамъ, оставалась та же, но надеждъ уже не существовало никакихъ. Въ душевной моей мельниц отсутствовало зерно, жернова мололи a vide и стирали только другъ друга, примолвилъ онъ садясь, и замолкъ.

— И… и что же теперь? замирающимъ голосомъ и со взглядомъ, полнымъ тревоги; проговорила черезъ минуту Тата.

Онъ отвчалъ на этотъ взглядъ тмъ горячимъ и лютымъ взглядомъ, съ какимъ, по впечатлнію произведенному имъ на Скавронцева, глядлъ онъ на нее въ первую минуту встрчи ихъ на станціи, но голосъ его въ то же время зазвучалъ какимъ-то страннымъ, невольнымъ волненіемъ:

— Я женюсь, княжна! сказалъ онъ.

Зрачки ея широко, испуганно раскрылись, губы дрогнули:

— Вы… же… На комъ? словно захлебываясь пролепетала она.

— Вы ея не знаете, она Москвичка, поспшно отвтилъ онъ;- мы встртились тамъ, въ Болгаріи… Она пріхала съ матерью сестрами милосердія. Ей девятнадцать лтъ… Раненые называли ее райскою птичкой; она совсмъ ребенокъ, кроткая, ясная, голубоглазая…

— Но… Анатоль ничего намъ не писалъ объ этомъ, растерянно молвила Тата.

— Онъ ничего не зналъ… и я самъ… Судьба, княжна! Пока мы были тамъ, за Балканами, она чуть не умерла отъ тифа. Мать едва довезла ее до Одессы. И вотъ, прізжаю я туда теперь и на балкон гостиницы, куда меня привезли состанціи, вижу вдругъ это милое, исхудалое личико…

Какая-то проницающая, задушевная нжность, на какую казалось ей, никогда не былъ способенъ голосъ этого человка, слышалась теперь княжн въ его словахъ. "Онъ любитъ эту двочку, какъ никогда меня не любилъ!" рзнуло ее, какъ ножомъ по сердцу. Она заглушила на мигъ чувство безумнаго отчаянія, палившее ея душу, встряхнулась вся, улыбнулась всмъ лицомъ и, протягивая ему руку, вымолвила ровнымъ, звучнымъ голосомъ, безъ ироніи и безъ смущенія:

— Agr'eez donc, cher g'en'eral, mes compliments et mes voeux les plus sinc`eres!

Онъ живо наклонился, крпко прижалъ въ губамъ эту протянутую руку и воскликнулъ съ искреннимъ увлеченіемъ, — восхищаясь этою "красивою игрой":

— Спасибо вамъ, княжна, et vive "la femme slave!…"

Они глянули разомъ другъ другу въ глаза, и оба тутъ же отвернулись… Ему стало вдругъ страшно жаль ее и безконечно стыдно за себя. Горячій румянецъ проступилъ сквозь его смуглую кожу. Тата прищурившись устремила взоръ за рку, на даль, озаренную свтомъ низко опускавшагося солнца…

Такъ прошло нсколько мгновеній.