Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Сильвестр не жалел за добрые вести и чарку водки. Подошёл к нему ярославский мужичишко, холоп боярина Ивана Волошина, и сказывает:

— Тебя, слышу, новина волнует. На сугрев дай, так и порадую.

— Держи алтын, — не поскупился драному мужичишке Сильвестр.

— Идёт мой барин из Ярославля да князь Козловский из Романова, а с ними по тысяче воев с огненным снарядом и пушками.

С такими добрыми вестями и поспешил Сильвестр в палаты патриарха. Да в Кремль ему войти было непросто, нужно обдурить стражу, потому как князь Салтыков не велел его впускать. На сей раз Сильвестр лубяной короб с пирожками купил. Да торговца заставил их в Кремль нести, сам рядом шёл, у ворот крикнул:

— Эй, браты, отчиняйте, угощение несу! — И угостил стражей тёплыми пирожками. А что осталось, другим стражам понёс, что стояли у патриаршего двора. Пришёл в палаты и не мешкая выложил новости. Гермоген радовался каждой доброй вести, с гордостью говорил:

— Русь проснулась! Единый Вседержитель ведёт свою паству на еретиков, скоро не быть им в первопрестольной.

— Да вижу, и мне пора саблю точить! — задорно сказал Сильвестр.

— Пора, сын мой! Пора. И, уповая на Всевышнего, завтра, во вторник страстной недели, и начнём. Изготовились москвитяне и по зову набата возьмут в руки оружие, пойдут воевать ляхов в Китай-городе, — раскрывал карты Гермоген. — И сам ты, сын мой, завтра с рассветом поднимешься на колокольню церкви Благовещения Богородицы, что на Житном дворе и ударишь в «Горлатного», как солнце взойдёт.

— Всё сделаю, владыко, как велишь, — ответил бодро Сильвестр.

— Верю. А теперь иди к архимандриту Дионисию и верши с ним всё по нашим метам. Он скажет, что делать.

— Иду с твоим именем на устах.

Патриарший приказ, палаты которого находились в Кремле, ещё действовал. Но появившийся в Москве гетман Струсь решил его закрыть, чтобы занять помещение для постоя своих солдат. Архимандрит Дионисий, исполнявший в приказе волю патриарха, сходил к Гонсевскому и потребовал защитить его от разбоя Струся.

— Как можно быть церкви без приказа, как епархиями руководить?! — доказывал Дионисий коменданту.

Пан Гонсевский «защитил» приказ скрепя сердце. Знал он, какие грамоты рождаются в стенах Патриаршего приказа по воле Гермогена.

— Вот как поймаю дьяков с разбойными грамотами, так и отдам тебе сей приказ на расправу, — утешал потом Гонсевский Струся.

Архимандрит Дионисий узнал об этой угрозе, что над дьяками занесён меч. И призывал их быть осторожными. И до страстной недели они продержались. А в понедельник весь день дьяки размножали грамоты-воззвания. Их написал Дионисий в сильных выражениях, пронизанных благочестивыми призывами. Да был в воззвании и гражданский смысл. «Вспомните, — вещал Дионисий, — сколько царств и владычеств погибли от раздоров и разврата. Не теряйте времени, медлительность разрушит все ваши предприятия. Плен, латинство, разорение угрожают России. Укрепляемые братолюбием, восстанем за веру единую!»

Прочитав воззвание вместе с Сильвестром, Дионисий сказал:

— Ему и гулять ноне по Москве, по Руси!

К вечеру люди Патриаршего приказа уходили из Кремля, дабы долго не возвращаться в него. Они уносили спрятанные в разные тайники одежды списки воззвания.

Но рьяно следили за дьяками и подьячими Патриаршего приказа люди думного дворянина Федьки Андронова, они хватали дьяков возле ворот Кремля, тащили в башни, обыскивали до исподнего белья и если находили список, то бросали человека в пытошные башни. А воззвания несли к Гонсевскому. Призывы к восстанию против поляков прочитали Жолкевский, Струсь, все полковники, служилые люди. И поняли ляхи, что их мирное «гостевание» в Москве подошло к концу.

С благословения патриарха всея Руси Гермогена Москва изготовилась к смертельной схватке с чужеземцами. А к первопрестольной подходили всё новые отряды ополченцев.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

НАЧАЛО БИТВЫ ЗА РУСЬ

В тот же понедельник после Вербного воскресенья комендант Кремля Гонсевский велел привести к себе боярина Михаила Салтыкова. Он так и сказал гетману Струсю: «Пошли улан, пусть приведут оного болтуна».

Михаила Салтыкова нашли в своих палатах в Белом городе. Подворье князя походило на крепость с гарнизоном. Больше сотни молодых холопов учились на дворе рукопашному бою, охраняли палаты. А против ворот, близ красного крыльца, стояла пушка.

Михаил Салтыков сидел в трапезной со своим другом Федькой Андроновым и был пьян. Неудача ночью накануне Вербного воскресенья, когда он не сумел захватить заложников, близких Гермогена, обошлась ему дорого. После крестного хода гетман Струсь сказал Салтыкову:

— Ты обвёл пана Гонсевского за нос!

Салтыков ещё бодрился и поправил Струся:

— Я мог обвести пана гетмана вокруг пальца, а за нос у нас водят.

— Ты плохой слуга. А плохих слуг мы наказываем! — закричал Струсь.

— Я тебе не слуга, а боярин, — не смолчал Салтыков. — Ещё князь. Ты поплатишься за обиду!

— Ты и боярин плохой. Знаю, что боярство в Тушине получил от самозванца, — уколол Струсь Салтыкова. — Да можем и боярства лишить.