Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду

Сильвестр не удивился сердобольности Катерины. Она всегда была чуткой к чужому горю. Но здесь он пришёл в смятение: ведун не знал, как облегчить страдания многих тысяч россиян-грешников.

— Мы токмо можем помолиться за них, — ответил он Катерине.

— Нет, любый, моления мало, — возразила Катерина, — освободить их нужно из неволи. Да посильно сие токмо тому человеку, кто чист перед Богом, как агнец, кто ближе других стоит к его престолу.

— Ты думаешь о патриархе и боголюбце Иове?

— О нём, любый, и утром пойду, и ты пойдёшь, к нашему отцу святейшему и будем просить, дабы привёз в Москву Божьего старца.

Утро пришло своим чередом. В палатах патриарха оно наступило рано. Лишь первые петухи на кремлёвском подворье князя Фёдора Мстиславского начали петь, как патриарх проснулся и встал к иконостасу на утреннюю молитву. Нынче Гермоген спешил в Благовещенский собор вести заутреню — торжественную литургию в честь Богоявления Господня. Извратники в эти дни тайно нашёптывали прихожанам, дескать, нечего слушать Гермогена, потому как он хотя и словесен, но хитроречив и не сладкозвучен. Да было сие наветом на архиерея. Царь Василий, знаток церковных обрядов, находил в речах и пении Гермогена всё, что услаждало душу, «что от блаженных словес его присно народ упояшесь». И Гермоген настраивался на высокий лад, когда к нему в домашнюю церковь пришли Катерина и Сильвестр.

— Отче владыко святейший, прости, что нарушили твоё моление, — сказала Катерина.

— Что привело вас в столь ранний час? — спросил Гермоген.

— Моя вина в том, святейший. Ночью ходила к иордани на Москву-реку и увидела океан людского горя.

— Ведомо и мне сие, ясновидица. Смута нарушила жизнь, вот и маются...

— Прости, святейший, что дорогу перебегу. Не в том беда, — возразила Катерина. — Оно так, лихо принесла свара, но...

Гермоген смотрел на Катерину — лицо её горело вдохновением.

— Что же хотят россияне? Что ты увидела за дымкой?

— Православные християне жаждут отпущения грехов. Да слышала я в их стенаниях имя боголюбца Иова. Ему готовы каяться россияне. И смятение их так велико, что руки накладывают на себя.

Катерина озадачила Гермогена, он бороду теребил, ища вразумительный ответ — и не находил. Да Катерина сама подсказала:

— Ты, отче владыко, возьми повеление царя привезти боголюбца в Москву, а там увидишь, как судьба благостно повернётся.

— Разумна речь твоя. Да пожелает ли царь зреть Иова? Летось святой отец отказал ему. Ан добьюсь своего, дабы государь гордыню смирил. Иов тогда не мог видеть царя.

— И не сомневайся, святейший, в силе своего движения. Ноне государь первым вымолвит державное слово о правдолюбце.

Гермоген не усомнился в словах ясновидицы. Он только попросил позвать митрополита Пафнутия, дабы идти к царю с сотоварищем.

Царь Василий проснулся Богоявленским утром в большом беспокойстве и сразу же спросил постельничего, нет ли ему важных вестей. А они уже были. Лазутчики, которых у царя Василия было много, приносили вести во дворец ежедневно. Ноне один из них ждал царя в приёмном покое с плохими вестями. Иван Болотников, бежавший из-под Москвы после разгрома близ села Коломенского, снова собрал войско более десяти тысяч с огненным боем. И скопом засел в Туле.

Но это была лишь малая часть неприятных вестей. Из Путивля двигался к Туле, а там и к Москве намеревался шагнуть, объединившись с войском Болотникова, донской казак Илейка Коровин. Он принял на себя титул царевича Петра, «законного сына царя Фёдора Иоанновича».

— Да ещё мы перехватили, царь-батюшка, сеунча от рязанских бояр, который мчал в Сандомир, дабы упросить поляков послать на Русь нового царевича Дмитрия, — докладывал лазутчик, — потому как Мишка Молчанов, сказывают, отказался быть самозванцем.

Победовал царь, пережёвывая скорбные вести, и встретил ранних гостей в растерянности. А разговор начал неожиданно с того, что сделало бы, по его мнению, прибавку уважения москвитян к его персоне.

— Надумал я, владыко святейший, почтить достойно память Годуновых...

— С чего это? Сия забота не ко времени, — возразил Гермоген.

— Да како же можно лежать праху государя и царицы с чадом-государем в жалком Варсонофьевском монастыре! Потому хочу от тебя услышать, святейший, что ты скажешь, ежели я повелю перенести их прах к Троице?

— То, что угодно Всевышнему, твори не сумняшеся, — ответил Гермоген. И с горечью подумал: «Не быть тебе истинным государем, не тем озабочен. Державу нужно сплачивать, мятежников достойно наказывать, полякам погрозить, дабы с мечом не ломились в наши пределы».

Царь Василий напомнил о себе:

— Так ты, святейший помоги Ксении Годуновой творить моей волей...